Золотые ворота. Черное солнце - [47]

Не прошло с начала завтрака и получаса, как бригада пелюшенковцев снова вгрызалась в землю. И снова стонала земля под ударами кирок, снова кровавыми волдырями покрывались ладони. Метр за метром вырастал глубокий ров на подступах к Киеву, и ни жажда, ни усталость не могли остановить это пусть и медленное, но непрестанное продвижение землекопов. Даже Ландык, который с детства боялся лопаты, как черт ладана, не отставал от других. Поэтому бригада с первого дня держала первенство в соревновании по центральному сектору, и не сегодня завтра ей должны были вручить переходящее знамя…

Солнце приближалось к зениту, когда наблюдатель за воздухом заколотил в рельс: тревога! Вражеские самолеты! Точно вспугнутые птицы, бросились окопницы врассыпную. В высоком жите замелькали тугие косы, голые икры, загоревшие спины. Люди искали укрытия. Одни пелюшенковцы не разбегались по полю. Повтыкали деловито лопаты в землю, будто собирались идти на обед, и плашмя улеглись на дне рва. Не лег лишь Химчук. Завидев в небе «мессеров», он следил за их приближением. И если бы в ту минуту кто-нибудь пригляделся к нему, то заметил бы, как лицо его покрывается обильным потом, как подламываются ноги, как беззвучно шепчут губы.

— А Кушниренко ведь не дрогнул… Кушниренко выстоял!..

Стремительно приближались вражеские самолеты. Вот затрещал сухо пулемет, точно кто-то раздирал на мелкие куски брезент. А Химчук продолжал стоять. Вот распластанная тень бомбардировщика мелькнула на участке соседней бригады. Вот самолет словно застыл на какую-то долю секунды над его головой. И тут Олесю показалось, что он узнал в кабине хохочущего фашиста. Неужели и сегодня явился тот самый гад, который с ухмылкой расстрелял мать Сергейки? Наверное, для него эти налеты были веселой прогулкой, наверное, ему доставляло наслаждение видеть смерть безоружных тружеников, наверное, он был доволен тем, что его боятся, что перед ним падают…

— Врешь, не склоню головы! — вырвалось у Олеся, и он изо всех сил ударил в землю киркой. Другой раз, третий…

Оксана подняла голову и ахнула:

— Ложись, сумасшедший! Они новый разворот делают!..

Но Олесь не услышал ее отчаянного крика. Какое-то время она смотрела то на хлопца, то на немецкие самолеты, описывавшие в небе полукруг, а затем поднялась на ноги и стала рядом с Олесем. И уже не одна, а две пары рук долбили кирками глинистую землю.

Пелюшенковцы подняли головы. Уж не свихнулась ли эта парочка, что игнорирует вражеские пули? Но вскоре женщины одна за другой стали присоединяться к Олесю и Оксане. А через некоторое время уже вся бригада, несмотря на рев самолетов и пулеметный треск, продолжала свое трудовое наступление.

О, сколько земли перебросали за войну неутомимые женские руки! Будущие историки, наверное, точно подсчитают, какие огромные средства дымом развеивались каждодневно на полях сражений, каких астрономических жертв стоила нашему народу война, но вряд ли им удастся подсчитать те титанические усилия, что были затрачены советскими женщинами на рытье окопов, землянок, блиндажей, траншей, противотанковых рвов. Нет, никакой науке это не под силу! Бригада Пелюшенко была лишь крохотной частицей многомиллионной армии тружеников войны.

…Налет кончился. Люди повсеместно снова приступили к изнурительной работе. О поступке Химчука в бригаде, пожалуй, и забыли бы, если бы не Шепшинский. Уже к вечеру, вернувшись от колодца с ведром воды, он стал рассказывать:

— Знали бы вы, что я возле криницы услышал. Уверен, вам и во сне такое не привидится. Во время сегодняшнего налета один молодчина на соседнем участке поклялся, что не склонит головы перед фашистом, выстоит под пулями. И что же вы думаете? Выстоял! Среди голого поля выстоял. Гитлеровцы его и пулями секли, и бомбы на него бросали, а он хоть бы тебе что. Точно заговоренный, долбил землю. Люди, видя это, становились с ним рядом и работали. И ни одна фашистская пуля никого не задела…

И Адам Викентьевич, не жалея красок, расписывал, как только мог, того смельчака. А девчата лишь переглядывались да усмехались. Наконец Оксана не выдержала:

— Так говорите, будто сами этого героя видели?

— А то как же! Ясное дело, видел. Издали, правда, но видел. Такой, знаете, здоровенный, в плечах косая сажень, а ручищи…

— И что вы, дедушка, байки нам травите. Это ведь Олесь наш не склонил головы перед фашистом во время налета.

Старик смущенно заморгал воспаленными веками, однако не растерялся:

— А я что сказал? Может, и Олесь. У меня же зрение никудышное, мог и не разглядеть…

VIII

Во время ужина было объявлено, что из Киева прибыли артисты и в перелеске дадут концерт.

— Лопаты бы им в руки, дармоедам, больше было бы пользы, — забубнил недовольно Ландык.

На него зашикали со всех сторон:

— Чтоб у тебя язык отсох такое говорить!

— Кто-кто, а ты не перетрудишься…

Всей бригадой пелюшенковцы отправились на концерт. Театром служил широченный ров близ Васильковского шоссе, выкопанный еще до революции для железнодорожной колеи, которую, однако, так и не проложили. На дне рва вместо сцены стояла автомашина с открытыми бортами, а окрестные склоны заняли, как в настоящем амфитеатре, тысячи зрителей.