Золотые ворота. Черное солнце - [35]

— И все-таки не понимаю, — не унимался Андрей, — почему вы не терпите друг друга? Ну, почему?

— Много будешь знать — рано состаришься… Смотреть на души людей надо, а не на их одежду. И ты, пиит, красивые слова слушаешь, а мерзостей не замечаешь. Интеллигентус! — Мурзацкий хлопнул огромной ручищей Андрея по спине и поплелся в свою комнату досыпать.

Ливинский покачал головой: «Грубая сила! Чипка![6] Разве его можно переубедить? Заупрямится, как бык, и хоть ты ему кол на голове теши. Возненавидел Кушниренко, вот и точит его, как ржавчина железо…»

Умывшись, хлопцы взяли одеяла, конспекты и отправились к костопаловским садам. У куреня, над небольшим озерком, окруженным густыми зарослями, легли вповалку. И сразу же из-за кустов к ним стала подкрадываться дремота.

— Давайте искупаемся, — предложил Иван и начал раздеваться. — Сон надо разогнать…

Играя натренированными мускулами, он не торопясь пошел к воде. Постоял немного, а потом стремглав бросился в неподвижную водную гладь, подняв высокий столб брызг. За ним, зябко втянув в плечи голову, поплелся Мукоед. Мешковатый, скособоченный, неуклюжий. Обмакнул в воду одну ногу и задергался как в лихорадке. Стоял, выстукивая зубами, пока Андрей не подкрался к нему сзади и не столкнул в озеро. С визгом исчез Мукоед под водой.

Андрею купаться не хотелось. Перед глазами все время всплывала то дубовая роща над Грунью, то Светлана среди цветущего луга, то вдруг возникала черная пропасть, разъединившая его с любимой… Он не был суеверным, однако сон породил какое-то недоброе предчувствие. А что, если со Светланой произошло несчастье? Хотелось немедленно бежать на Печерск, узнать, как она там. Но твердо знал, что не пойдет туда, как не ходил уже целый месяц. Он появится у Крутояров, только сдав последний экзамен, и скажет: «Я выполнил твою волю, Светлана…» Но если она и тогда не ответит ничего определенного, он круто повернется и уйдет, чтобы навсегда забыть к ней дорогу. Да, да, навсегда! Это уже решено окончательно и бесповоротно…

Правда, порой ему казалось, что упорство, с которым он уже несколько недель избегает даже случайных встреч со Светланой, очень смахивает на мелочный гонор. Но то были лишь минутные сомнения. Сжав себя в кулак, он терпеливо ждал последнего экзамена, до которого оставалось всего-навсего три дня. Три долгих, невыносимо волнующих дня. Что потом — великая радость или неутешное горе?..

— Чего столбом торчишь на берегу? — долетел голос Кушниренко. — Давай к нам, а то мы силой тебя искупаем.

— Такое купание не по мне, — нехотя ответил Ливинский… — В застоявшейся воде на поверхность всяческая нечисть всплывает. Моя стихия — быстрина!

Выбравшись из воды, хлопцы взялись за конспекты. Андрей с Иваном по очереди читали, а Федор обязан был пересказывать. Его подправляли, разъясняли, «накачивали». Нелегко было Мукоеду усвоить громоздкий и сложный курс истории западной литературы, ведь он редко бывал на лекциях, не вел конспектов и уж конечно не читал первоисточников. А можно ли в считанные дни усвоить подобный предмет?

— Чем думаешь заняться после сессии? — спросил Кушниренко у Андрея во время очередной передышки.

Тот почесал затылок:

— Еще точно не знаю. Наверное, к родителям подамся. Возьму косу в руки и айда на груньские луга. А у тебя какие планы?

— Отправляюсь на строительство шоссе Харьков — Киев. На реке Трубеж один из труднейших участков для дорожников. Мы в горкоме решили направить туда ударный комсомольский отряд. Исключительно из добровольцев! Чтобы разжечь огонь соцсоревнования…

— Странный ты человек, Иван. Кто знает, как тебя понять. Иной раз мне кажется, ты фальшивишь в жизни, поступаешь не по велению сердца. Ну, хоть убей, не верю, что ты с энтузиазмом едешь трубежские болота осушать!

— Ты слишком поэт, чтобы все это понять. Жизнь, брат, есть борьба. Кто — кого! И прав всегда сильнейший. Вот так-то!

Часов около двенадцати, когда все изрядно проголодались, послали Федора в общежитие за харчами. Он охотно затрусил меж кустов. Не прошло и получаса, как на холме замаячила его фигура. Федь бежал, видно, всю дорогу — сорочка прилипла к телу, а раскрасневшееся лицо лоснилось от пота.

— Бросайте к чертям конспекты! — замахал еще издали руками. — Война!

Хлопцы вскочили на ноги.

— Что ты выдумал? Какая война?

— Точно вам говорю, война! Там такое творится… По радио только что нарком выступал. Сегодня, сказал, на рассвете Киев бомбили…

Кушниренко с Андреем переглянулись: так вот что за взрывы слышались в районе аэродрома! Молча собрали конспекты, молча поспешили в общежитие. В вестибюле было полным-полно народу: слушали правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии. Давно окончилась передача речи наркома, но никто даже не шевельнулся.

И вдруг в тишине раздался голос:

— Надо идти в университет!

— В университет! — покатилось по коридорам.

И враз точно вода прорвала плотину — студенты высыпали на улицу и устремились к своей альма-матер. Зачем спешили, на что надеялись, никто не мог сказать, но все стремились поскорее добраться до университета.

Там, возле колонн, прямо посреди улицы, уже бурлила тысячная толпа. Множество малиновых, сиреневых, голубых кофточек, белых, синих, клетчатых сорочек. Тугие девичьи косы, густые юношеские шевелюры, серебристые виски… Такие многолюдные сборища красные стены университета видели только в дни Первомайских и Октябрьских праздников.