Золотые миры - [37]

Равнодушно собранных волос.

Больше нет ни силы, ни желанья,

Даже солнце в окна не глядит.

И сознанье, жуткое сознанье,

Что его не будет впереди.

28/ XI, 1923

Вечером («По шоссе струятся тени…»)

По шоссе струятся тени,

Над каналом — фонари,

Ярко прорезают темень

Два огня из Пешери.

Тихо и мертво в Сфаяте,

Улеглась дневная пыль,

Мутно на озёрной глади

Отражается Феррвиль.

А вдали, над морем, низко,

У изгибов тёмных гор

Светит одинокой искрой

Догорающий костёр.

Тёмно-серые маслины,

В даль манящий огонёк,

Резкий ветер из долины,

С плеч срывающий платок.

Так же грустно было раньше

(Но когда? Когда?)

Только больше не обманешь,

Тишина и темнота.

28/ XI, 1923

17 ноября 1919 г. («Метель крутила мокрый снег…»)

Метель крутила мокрый снег,

Туман окутал цепь вагонов,

И жизнь свою без слов и стонов

Ломал упрямый человек.

Глядела ночь в пустые стёкла,

В углу горели две свечи…

В короткий день вся жизнь поблекла,

Погасли яркие лучи.

Стучали ровные колёса,

Смеялся в окна тёмный час,

Сверкали жалостные слёзы

Ещё недавно ярких глаз.

Уж сердце вещее сжималось

Предчувствием ужасных дней,

Уже тревога поднималась

В дрожанье гаснущих свечей.

Когда же все на колком сене

Неловко жались на полу —

Впервые лет грядущих гений

Явился в сумрачном углу.

17/ 30/ XI, 1923

Вечер(«Тень упала на белые стены…»)

Тень упала на белые стены,

Косяком уползла в потолок….

Завтра синее платье надену,

Руки спрячу под тёплый платок.

Знаю, будет неряшливо платье

И растрёпаны пряди волос.

Всё равно: в этом сером Сфаяте

Только холод, туман и хаос.

Дождь стучит в черепичную крышу,

Я не слушать его не могу!

В круглом зеркале завтра увижу

Очертанья неискренних губ.

Тень от полки, где свалены книги,

Чернотой неподвижной легла.

Знаю, странен мой облик двуликий

Разделённой души пополам.

Молча день наступающий встречу,

Буду ждать перед этим окном,

Если надо — весёлые речи

Разбросаю, не помня — о чём.

А потом, как всегда одиноко.

В непонятной тоске, не дыша,

Над испытанным томиком Блока

Человеческой станет душа.

Вечер бросит небрежные блики

В зачарованную темноту,

И проснётся мой образ двуликий

В соловьином звенящем саду.

1/ XII, 1923

«Заткнула пузырёк чернильный…»

Заткнула пузырёк чернильный,

Закрыла синюю тетрадь,

Откинула рукой бессильной

Волос растрёпанную прядь.

И от стены до тёмной двери

Отмеривала пять шагов,

И долго не хотела верить

В глухую тайну вечеров.

Но разноцветными стихами

Заговорила темнота,

И сказка о Прекрасной Даме

Упала в душу навсегда.

Лучей играющих — не надо,

Не надо прожитого дня!

Дрожит вечерняя прохлада,

Минуты тянутся, звеня.

В вечернем, тающем тумане

Легко и жить, и умирать.

Меня, наверно, не обманет

Перо и синяя тетрадь.

5/ XII, 1923

«Над таблицей логарифмов…»

Над таблицей логарифмов,

Над латинскими словами,

Над починкою бушлатов

День прошёл, как сон.

В голове стучали рифмы,

Мысли падали стихами

И вились лучи заката

В звонкий перезвон.

Так — от утреннего кофе

Скука до звонка в двенадцать,

И безделье от обеда

До шести часов.

Как размеренные строфы,

Жизнь не может изменяться,

И уводит в даль от света

В холод вечеров.

Дни, как белые страницы,

Залиты бесцветной ложью,

Скрыты в шёпоты и шумы…

Только вечер свят.

Час, когда дрожат ресницы,

Руки сжаты колкой дрожью,

Голова в упрямой думе

Падает назад.

Взгляд бесцелен, пальцы сжаты,

Нервно вздрагивают плечи,

Звонкие стихотворенья

Шепчет темнота.

Под туманами Сфаята

День грядущий злобу мечет.

В омуте грехопаденья

Только ночь свята.

5/ XII, 1923

«Лампа под зелёным абажуром…»

У муки столько струн на лютне,

У счастья нету ни одной.

Н. Гумилёв

Лампа под зелёным абажуром

Разливает неподвижный свет.

Вечерами холодно и хмуро,

Смысла им и оправданья нет.

Но едва заветные страницы

Тронет чуть дрожащая рука —

Ниже опускаются ресницы,

Снова возвращается тоска.

У неё так много звонких песен,

Столько окрылённых небылиц!

Тёмный вечер мы проводим вместе

В сумраке задумчивых страниц.

И когда она уходит снова

В час, когда светлеет темнота, —

Мне даёт магическое слово

Боль души и яркие цвета.

5/ XII, 1923

Жребий («Бросать свой взгляд в бездонность чьих-то глаз…»)

Бросать свой взгляд в бездонность чьих-то глаз,

Срывать улыбку с неподвижных губ…

Мне всё равно, что будет в этот час:

Я больше ярких слов не берегу.

Не вслушиваясь в путаную речь,

Сжимая пальцы неподвижных рук, —

В изгибах голоса, в дрожанье плеч

Угадывать смятенье и испуг.

А ночью думать, думать без конца,

И рвать зубами скомканный платок,

И вспоминать движение лица

На перекрёстках каменных дорог.

И в холоде тяжёлокрылых снов

Испытывать неназванную ложь,

И бросить в омут равнодушных строф

Небрежный взгляд и колющую дрожь.

7/ XII, 1923

«Хочу, чтобы смелым и юным…»

Хочу, чтобы смелым и юным

Мучительно сердце боролось,

Чтоб тронул заветные струны

Глухой, изменившийся голос.

Чтоб вихрем промчались недели,

Украшены жуткой игрою,

Чтоб искрой глаза заблестели,

А, может быть, — скрытой слезою.

Хочу в этих гаснущих бликах

Прочесть несказанную повесть,

А после — упорно и дико

Дразнить беспокойную совесть.

Хочу, чтобы руки дрожали

Глухой, неизведанной дрожью,

Чтоб голос срывался печальный,

С умолкнувшим странно-несхожий.

Рассерженной, чёрною кошкой

По сердцу скоблить и пророчить,

Чтоб там, за туманным окошком

Горел огонёк до полночи.

А после испуганной мышью