— Не «чего не след», а «чего не следует», — с усмешкой поправила она его, радуясь, что намерения этого неотесанного, угрюмого парня стали ей ясны. Искорки былого мальчишеского лукавства сверкнули у Пэдди в глазах.
— Ну вот, я таки решил заделаться «приличным, порядочным человеком», как вы мне когда-то советовали, мэм.
— Хотя бы с виду?
— Может, и так, — согласился Пэдди. — Из рогожного кулька не скроишь шелкового кошелька, это верно. Да я и не лезу, куда не след. Мне бы только пообтереться малость, чтобы Фриско и вся его бражка, все это дерьмо, не слишком заносились передо мной. Фриско прежде тоже был неотесанный, как колода, сами знаете, мэм. А теперь вожжается с хлыщами разными и задается, словно невесть какой аристократ.
— Он никогда не позволит себе сказать «дерьмо» в разговоре с дамой.
— Прошу прощенья, мэм. Так, небось, и ни один порядочный горняк не скажет.
— Нет смысла, по-моему, казаться не тем, что ты есть, — нехотя сказала она, невольно поддаваясь обаянию этого странного парня, который умел чем-то расположить к себе, когда он не разыгрывал из себя продувного и преуспевающего дельца.
— А я и не стараюсь, — упрямо сказал Пэдди. — Я хочу только использовать все свои возможности, как говорил когда-то Олф Брайрли. Замечательный был парень Олф. Он занимался со мной чтением и письмом и счетным делом и все говорил, что надобно побольше бывать на людях, чтобы пообтесаться. Да, черт подери, я очень любил его, мэм. Кто бы мог подумать, что он пустит себе пулю в лоб! Кто бы мог подумать, что Олф Брайрли пойдет на такое дело!
— А ведь многие считают, что как раз вы-то и могли этому помешать.
— Я? — Лицо Пэдди выразило самое неподдельное изумление. — Вранье. Я для Олфа все готов был сделать, и он это знал. Но на Золотом Пере дела шли из рук вон плохо, а Олф ничего и слушать не хотел. Управляющим-то ведь был он — что же я мог тут поделать? Но, ей-богу, я чуть не спятил, как узнал о его смерти. Даже с рудника ушел — не мог смотреть, как кто-то другой распоряжается вместо Олфа.
Она не поверила ни одному его слову, и при воспоминании о трагической смерти Олфа Брайрли вся ее мимолетная симпатия к Пэдди Кевану, возмечтавшему стать светским человеком, мгновенно испарилась.
Нельзя доверять этому прохвосту, сказала она себе тогда, совершенно так же, как сейчас.
Но Пэдди остался жить в ее доме, аккуратно платил за комнату и стол и неизменно расхваливал ее стряпню. Он был покладист и не слишком назойлив поначалу; расспрашивал мальчиков об их занятиях, брал у них читать книжки, шумно восторгался их умом и познаниями и умел из их бесед и споров между собой извлечь для себя немало пользы.
Салли замечала, что Пэдди все время за кем-нибудь из них наблюдает и старается что-нибудь перенять. Он подражал Моррису в его непринужденно-вежливой манере обхождения с людьми и в том, как он был подчеркнуто учтив с ней при посторонних. Моррис всегда требовал, чтобы мальчики предупреждали ее малейшее желание, открывали перед ней дверь и вставали, когда она входит в комнату, если им случалось забраться в ее кресло. Вскоре Пэдди уже становился навытяжку при ее появлении и с поклонами провожал ее до двери, словно какую-нибудь герцогиню. Салли знала, что он купил книжку о правилах хорошего тона и теперь практикуется. Забавно было наблюдать, как Пэдди силится казаться светским молодым человеком и как он, разгорячившись или не найдя нужного слова, внезапно переходит на грубый и меткий приисковый жаргон.
Некоторое время Пэдди работал клерком у биржевого маклера, потом открыл собственную небольшую контору.
Салли удивляло, что он теперь никогда не хвастал своим состоянием и денежными операциями. Он был так скрытен, словно ему совсем нечем было похвалиться, и так скуп, словно не имел ни гроша за душой. Она чувствовала бы себя с ним проще и легче, оставайся он прежним хвастливым и нахальным сорванцом, каким она знала его в давние хэннанские времена, когда он жил как ему вздумается, нимало не тая своих намерений и плюя на то, что о нем скажут. Теперь Пэдди был воплощенная скрытность. Каждое утро он отправлялся в город, чтобы засесть у себя в конторе до позднего вечера, а когда на бирже выдавались горячие дни, то и до утра. Он работал, надо полагать, как каторжный, выглядел вдвое старше своих лет и был всецело поглощен делом.
— Шапку долой перед Пэдди Кеваном! — сказал как-то раз Моррис, отдавая дань его выдержке и настойчивости. — Вот человек, который всем обязан самому себе, своему неслыханному упорству и…
— И краже золота.
— Девяносто процентов всех, кто так или иначе связан с добычей золота, причастен к этому, — возразил Моррис. — Нужно только уметь заметать следы, а Пэдди знает все ходы и выходы.
— Ну а я не хочу, чтобы он занимался своими грязными делами у меня в доме, — сказала она. Да, она еще тогда, давным-давно, говорила это, напомнила себе Салли. И Пэдди она тоже предупреждала. А теперь требует, чтобы с ее решениями считались, вот и все.
Когда Пэдди перенял от Морриса и ее сыновей все, что, по его мнению, было ему нужно, он принял более независимый и даже надменный тон. Он носил теперь приличный костюм и держался важно. Отказавшись, по-видимому, от мысли стать светским щеголем наподобие Фриско, он усвоил себе своеобразную грубовато-независимую манеру.
