Золотые эполеты - [94]
Кондрату вдруг стало совестно.
— Вы правы, Ваше высокопревосходительство, — пробормотал он смущенно. Но вдруг почувствовал, что от этого нахимовского взгляда он как бы налился удивительной бодростью, исходящей от этого человека, и тут заметил, что Нахимов печально вздохнул. Этот вздох адмирала эхом отозвался в Кондрате, и он не выдержал и задал вопрос о причине такого вздоха. Нахимов, который весьма педантично придерживался уставных положений, ответил горячо, как о чем-то очень наболевшем:
— Не могу, понимаете, не могу мириться с подлостью. Вот главнокомандующий Михаил Дмитриевич Горчаков обещал мне отстаивать Севастополь, обещал, а в душе решил бросить этот «несчастный город». Понимаете, случайно я об этом узнал. Вижу около Михайловского форта на берегу сложены штабеля бревен: «Для чего этот лес сложили? — спрашиваю одного инженера-капитана из штаба. А он мне отвечает, что Горчаков приказал строить мост через залив, чтобы соединить Южную с Северной стороной.
— Зачем? — спрашиваю.
— Чтобы сдать Севастополь, для эвакуации наших войск. Тут я не выдержал и даже накричал на этого инженера:
— Понимаете ли вы эту подлость?!..
— И вот до сих пор меня мучает, мичман, эта подлость, душит. Не могу успокоиться, не могу…
По улице, покрытой металлом
Руководитель английского кабинета лорд Пальмерстон совершил экстренный визит в Сен-Клу, резиденцию союзника, французского императора Наполеона III. Один из ярых врагов России, организатор кровавой интервенции в Крыму, сейчас чувствовал себя очень неуверенно. Стойкое сопротивление русских под Севастополем, которое встретили англо-французские войска, поставило их на грань катастрофы. Английские войска утратили реальную боеспособность. Солдаты отказывались штурмовать севастопольские укрепления, а их командиры считали, что их взять невозможно. Колоссальные потери, понесенные французами, устрашили и Наполеона III. Он уже подумывал, как вывести остатки своих войск из Крыма и заключить мир с русскими. Вот почему семидесятилетний седовласый лорд испытывал сейчас тревогу, ведь главному делу его жизни — интервенции против России — грозил провал. Надо было уговаривать своего союзника Наполеона III продолжать кровавую бойню в Крыму до победы. Уговаривание союзника при всех выдающихся талантах Пальмерстона шло туго. Ни комплименты в адрес жены Наполеона III императрицы Евгении, ни тонкая лесть в адрес самого императора, ни разглагольствования, восхваляющие его мудрости и таланты, ни восхваление его дяди Наполеона Бонапарта I, ни блестящие перспективы, которые лорд сулил союзнику после взятия Севастополя, не могли вызвать у того интереса к продолжению Крымской войны. Видимо, огромные потери, которые нанесли русские, волновали его больше. Узкое лицо этого маленького, кривоногого человека отражало только скуку, несмотря на все красноречие лорда. Лишь когда Пальмерстон посулил ему ссуду более чем в полмиллиарда франков, которую его уполномочили предложить французскому императору английские толстосумы для продолжения войны в Крыму, взгляд его маленьких, бегающих глазок на мгновение вспыхнул алчными огоньками.
Лорд облегченно вздохнул. Он понял, что все же выполнил свою нелегкую миссию — французы не отведут свои войска из Крыма. Кровавое побоище под Севастополем будет продолжаться, пока англо-французские союзники не возьмут этот упрямый русский город. Алчный азарт интервентов вспыхнул с новой силой. Банкиры лондонского сити и банкиры Парижа снова щедро тряхнули мошной, чтобы удовлетворить свое давнее вожделение — завладеть землями Северного Причерноморья и Крыма, завладеть благодатным, райским Кавказским побережьем. В Крым от берегов Англии и Франции снова пошли огромные, нагруженные транспорты с солдатами, с боеприпасами, с самыми новейшими орудиями, обмундированием.
Между Балаклавой, теперь превращенной в главную военную базу английских интервентов, и Севастополем стали строить железную дорогу для подвоза к осадным орудиям, доселе невиданной мощности и дальнобойности, громадные снаряды[49].
Об этих событиях русское командование узнало только тогда, когда перед бастионами Севастополя стали расти, как грибы, новые английские и французские батареи, а траншеи интервентов стали плотнее сжимать в своем кольце город и кое-где придвинулись к нему на полкилометра, а бомбардировкам уже систематически стали подвергаться все жилые районы. Вот что писал очевидец: «Теперь давно уже нет уголка в городе, который бы не тревожили ракеты и даже ядра»[50].
Особенно страшной была бомбардировка 5(17) июня 1855 года. В этот вечер и ночь на город обрушились тридцатишестифунтовые ядра и трехпудовые и пятипудовые бомбы, а затем гранаты и ракеты. «Огонь был так част, что казалось, промежутков не было никаких, и все это с визгом, шумом взрывалось в воздухе и сыпалось на город, как град… Этот неожиданный, разразившийся ад всполошил мирных жителей, которые до сего дня, вопреки приказанию и здравому рассудку, оставались в городе. При ужасном вопле женщин и детей все, кто в чем был, посреди ночи выскочили из домов к бухте! Город буквально был завален бомбами и ракетами»
