Золотые эполеты - [92]

На глазах у Богданы снова показались слезы.

— Не ходи на вылазку, Кондрат. Умоляю, не ходи.

— Ну что ты как дитя малое, родная моя? Как же я могу не пойти? Все мои товарищи пойдут, сам Бирюлев, а я, как трус, буду у тебя под юбкой прятаться. Ты же будешь первая презирать меня за это.

И Богдана поняла, что его не отговоришь.

Уже стало смеркаться, когда Кондрат поднялся с постели.

— Да и тебе тоже, пожалуй, пора на дежурство в госпиталь, — и стал одеваться.

Они вместе вышли на улицу. Вечернее пасмурное небо над Севастополем уже светилось от летящих ядер и бомб. Начался ночной обстрел города. Он проводил Богдану в госпиталь.

Прощаясь, они, как всегда, не уславливались о будущей встрече. Хорошо понимая, что об этом смешно договариваться, ведь по-прежнему каждую минуту их жизнь может оборвать шальная бомба или пуля. Ведь они находились в городе, где жизнь и смерть как бы каждую секунду разыгрывалась в какой-то безумной, нескончаемой лотерее. Но они оба твердо знали одно, что никакие ядра, никакие ракеты, никакие смертоносные оружия не смогут убить их любовь.

Он до боли в губах поцеловал ее и, резко повернувшись, ушел. Богдана смотрела ему вслед, пока его силуэт не расплылся в сумерках улицы.

Он шел, по-прежнему спотыкаясь на хрустящих чугунных осколках бомб. Он спешил, чтобы не опоздать к построению отряда, которое всегда проводил Бирюлев перед вылазкой. Рана на голове чуть перестала болеть, и настроение у Кондрата было бодрое, а в памяти, как бы заглушая грохот канонады, слышались слова Богданы: «К нам вернулось счастье, Кондратка…»

— Вернулось, — сказал Кондрат.

К построению отряда он не опоздал. Лишь Бирюлев его спросил:

— Ну как вы пойдете? Ведь вы же ранены!

Кондрат успокоил командира, сказав ему, что это лишь царапина, которая к тому же зарастает.

— Ну смотрите!.. — нахмурился Бирюлев. Проверив оружие и готовность каждого, он скомандовал:

— Всем на молитву.

Когда все прочитали молитву, он сказал:

— А теперь, братья, помянем храбрыми делами матроса тридцатого экипажа Игнатия Шевченко, нашего товарища, который погиб славной смертью в бою прошлой ночью, спасая меня от пули.

Тут Бирюлев обнажил саблю, она сверкнула серебристым лучом в мягком лунном свете.

— Клянусь, братья, сегодня отомстить за его смерть, подлым убийцам и захватчикам. За мной!

Он повел отряд на вражеские укрепления. Кондрат шел за Бирюлевым. Он уже знал, что вот-вот траншеи врага осветятся огнями выстрелов и ракет, что им навстречу полетят пули.

Все его существо пронизывало тревожное чувство, но он, несмотря на это, вспомнил Богдану, ее слова о счастье. Может, это и есть его настоящее счастье. Словно в ответ на эту мысль, над его головой просвистела первая пуля.

Гнев

Ни Корнилов, ни Нахимов, ни другие командиры обороны Севастополя, ни тысячи рядовых защитников черноморского города даже не подозревали, как плохо царь и его окружение берегут самые сокровенные севастопольские военные секреты, планы и документы. А их все император собрал, казалось бы, в очень надежном месте — в Петербурге, в знаменитом Инженерном замке. Там, в одном из залов, под десятью запорами хранилась святая святых — главная военная государственная тайна, имеющая ключевое значение для обороны всего Черноморья. Это была детальная модель, размером четыре на пять саженей, всех севастопольских укреплений.

Император облачил своим доверием генерала фон Фельдмана и назначил его комендантом всего Инженерного замка, поручив ему особенно бдительно охранять модель от всякого постороннего любопытного взгляда.

Фон Фельдман смекнул, какую пользу он может извлечь из обладания таким государственным секретом… И вскоре императору донесли, что он весьма своеобразно относится к царскому доверию. Что, например, по разрешению фон Фельдмана «каких-то два господина» — так писалось в донесении — «проникли в залу, где стояла модель севастопольских укреплений» и самое ужасное — «делали заметки в своих записных книжках».

Гнев охватил императора. Он примчался в Инженерный замок и устроил царственный разнос продажному и вероломному фон Фельдману[46].

Но было уже поздно. Важнейшая военная тайна, как пишут историки, была уже передана сначала в Париж самому Наполеону III, а потом интервентам, осаждавшим город.

Такое предательство помогло командованию интервентов нащупать наиболее уязвимые участки в обороне Севастополя. Затем начался ряд подобных предательств, которые свидетельствовали, что именно в дворцовых залах и кабинетах рассекречивались важнейшие военные тайны.

Источником новой шпионской информации, полученной противником, опять оказалось окружение царя, где в дворцовых залах и кабинетах в присутствии иностранцев высшие чины безответственно разглагольствовали о военных планах и тайнах. Такие совещания и беседы повадился посещать прусский военный атташе граф Мюнстер, который о всем тайном, услышанном здесь, моментально сообщал в письмах своему берлинскому другу генералу фон Герлаху. Французский посол в Берлине маркиз де-Мустье купил копии этих писем и незамедлительно переслал их в Париж Наполеону III. В этих письмах подчеркивалась важность Камчатского люнета и Малахова кургана в оборонительных укреплениях Севастополя. Наполеон III также не замедлил их передать главнокомандующему французской армии в Крыму генералу Пелисье, который на основании полученных сведений, начал превосходящими силами атаки этих объектов.