Золотые эполеты - [58]
— Если бы Николай Иванович не возглавил нашу медицинскую семью, мы бы не приехали сюда, — откровенно призналась высокая, гибкая шатенка Мария Городинская. — Посмотрите, во что превратились мои руки от черной работы, — она показала свои холеные руки, которые теперь утратили былую изнеженность.
Мария Городинская была дочерью важного сановника и постоянно носила черные четки, которые, как она говорила, заменяли ей дорогие золотые браслеты.
— Вы здесь лишь частично правы. Сам-то Пирогов вряд ли получил от государя императора назначение, если бы не настойчивое ходатайство великой княгини Елены Павловны. Великая княгиня благоволила присутствовать на сложной операции раненого, которую делал Пирогов, и она пришла в восхищение, как уверенно тот справился с этой нелегкой задачей. После того как операция была закончена, она вышла из комнаты, где ее делали, и, не выдержав, упала в обморок… Пирогов стал пользоваться ее беспредельным доверием. Она называла его великим врачом, чем на первых порах вызвала переполох среди сановников, окружавших государя. Именно тех, которые злословили на Пирогова за то, что он нарушал основное благоприличие, одевался не по форме, ходил в не застегнутом на все пуговицы мундире. Сам государь в ответ на все наскоки в адрес профессора однажды, поморщась, сказал ей сквозь зубы:
— А знаете ли вы, что сей Пирогов, говорят, красный.
— Не верьте, государь, завистникам. Пирогов любит Отечество. Он нашу науку достойно защищал и представлял заграницей, когда был профессором Дерптского университета. Он верно служил Родине.
Она так насела на государя, что тот предложил ей основать общину сестер милосердия. На ее просьбу доверить Пирогову эту общину — он согласился.
Такие беседы не могли поколебать общего патриотического настроения сердобольных сестер. Разные по своему социальному происхождение, среди них были и представительницы дворянских придворных кругов, а также купечества и так называемого разночинного сословия, но их всех побудило вступить в общину глубоко осознанное чувство преданности родной земле, которой сейчас угрожало чужеземное вторжение. От дедов и отцов, многие из которых были участниками Отечественной войны, они слышали воспоминания, связанные с героической борьбой против агрессоров.
И напрасно упражнялись некоторые острословы якобы над тщеславными побуждениями этих женщин, впервые вставших на путь милосердия. Напрасно укоряли их якобы только в честолюбивых намерениях. Что, мол, их прельщает широкая известность, что их имена публикуются в столичных газетах и журналах, что их грудь украшают на голубых лентах красивые, овальной формы, золотые кресты, что их братство получило уж чересчур громкое имя — Крестовоздвиженских, и даже в том, что известные поэты того времени стали о них слагать стихи.
Все это Богдана узнала впоследствии, когда она проявила себя как ревностная, полноправная участница общины. Источником деловитости и самоотверженности надо считать тот заряд, который она приобрела за свою жизнь в Трикратах. И тут невольно напрашивается вопрос: от кого она могла унаследовать их в этом поселке, затерянном в засушливой степи юга? Отец ее отличался среди селян поселка удивительной жадностью, которая заслоняла в нем все человеческие чувства. Он страстно стремился продать даже родную дочь… Свою мать Богданка почти не помнила. Грамоте Богдана научилась у священника и у Натальи Александровны. Украдкой, за что нередко получала от отца и мачехи побои, она читала книги, которые ей давала хозяйка имения. Эти книги и стали ее настоящими друзьями, воспитателями. Да еще знакомство с соседским мальчишкой Кондраткой.
Наверное, у Богданы от природы имелись способности и страстное влечение к знаниям, к добрым делам. Она страстно желала добиться признания своей полезности среди женщин, из которых состояла община. Тут не произносились красивые слова о святом долге, а если произносились, то только сановниками и то, когда провожали сестер и врачей на войну. Сама обстановка с первых же дней работы общины не располагала к красивым фразам, нужно было действовать.
Тяжелая работа в операционной с первого дня появления ее в госпитале продолжалась до самого отъезда из Одессы на фронт. Ехали в очень тяжелых условиях: на телегах, которые тащили лошади, а в малопроходимых местах впрягали волов. Но степной воздух, в котором чувствовалась соль недалекого моря и лиманов, укрепил здоровье Богданы. На бледных лицах женщин появился черноморский загар.
Узнав от окружающих о том, что три державы собираются высадить огромное скопище войска на родные черноморские берега, Богдана впервые почувствовала тревогу. Испугалась она не за себя, подумала о Кондрате. Вряд ли он сейчас усидит дома: «Обязательно мой Кондратка попадет в сражения, в самое что ни на есть пекло. И никто не удержит его. Ни Виктор Петрович, ни даже я, если бы была при нем…» Эти мысли не давали ей теперь покоя. С этих пор Богданка стала страдать бессонницей.
