Золотые эполеты - [49]

Василий Макарович хорошо знал, с какой стороны подул на него этот прохладный ветер. Он ведал, что Анька-Щука и его заместитель Аркадий Михайлович нашли тропку к местному начальству. Что начальство от них постоянно получает солидный «хабар». Так как ликвидация шайки никакой материальной выгоды на принесла, денег у Василия Макаровича для «хабара» или «барашка», как называли деньги, вложенные в конверт, не было.

Поэтому исправник должен был лишь оправдываться, что он и сделал, заметив секретарю полицмейстера, что человек на коне есть не кто иной, как посланец от самого господина камергера Виктора Петровича Скаржинского. Эта фамилия мгновенно заставила полицейское начальство переменить тон по той причине, что никому не хотелось связываться с господином камергером — богатейшим помещиком Украины. Однако начальство изволило по-прежнему хранить молчание и как бы не заметило подвига Василия Макаровича, ликвидировавшего шайку контрабандистов. Такое отношение могло обернуться и бедой, грозило потерей должности, а этой должностью исправник дорожил, как собственной жизнью. Поэтому он вернулся домой полный самых мрачных мыслей.

Виктор Петрович, убедившись в правильности своего предположения о том, что визит исправника к начальству был не очень удачным, тем не менее не отказался от беседы с Василием Макаровичем. Скаржинский считал, что плохое настроение исправника является самым подходящим для того, чтобы вызвать его на откровенный разговор и выведать то, что можно было бы узнать о положении дел в городе.

И это был вовсе не праздный интерес Скаржинского. Ему, как самому крупному помещику на Юге Украины, было необходимо знать, что делается в Одессе, которая являлась не только основным рынком, где он сбывал выращенную на полях своего имения пшеницу, но и главным базаром и магазином, где закупали все необходимое жители Трикрат. Здесь находилось и губернское военное начальство. От его злой или доброй воли зависело в той или иной степени существование всех жителей черноморского края. Всех, в том числе даже привилегированного сословия, к которому принадлежал Виктор Петрович. Затем ему хотелось, чтобы о делах в городе узнал и его воспитанник, которому такая информация могла бы в дальнейшем быть полезной. Скаржинский смотрел в будущее и не оставлял надежды со временем сделать из Кондрата дельного помощника Пьеру. Он и на этот раз усадил воспитанника рядом с собой, чтобы тот присутствовал при беседе, к которой сразу приступил как только исправник пообедал.

— А скажи-ка, любезный Василий Макарович, как ты до такого попустительства к беспорядкам докатился в вверенном тебе городе?

Василий Макарович ожидал от своего бывшего командира этого неприятного вопроса. Но тот его пока не задавал, и Василий Макарович даже думал: слава Богу, пронесло. Своего бывшего эскадронного он не только уважал, но и боялся. Даже более, чем самих градоначальника или полицмейстера. Боялся потому, что именно по воле этого бывшего эскадронного он и занял в свое время должность исправника, и ему было понятно, что Виктор Петрович мог не только его «поставить» на такое место, но и убрать.

Исправнику были памятны слова, сказанные тогда эскадронным о том, чтобы он исправлял свою должность честно. Чтобы порядок был такой, как когда-то в эскадроне, и он твердо обещал исполнить все это. А теперь унтер чувствовал перед своим бывшим эскадронным большую вину, потому что, если градоначальник и полицмейстер на него иногда нагоняли только страх, то перед бывшим командиром он испытывал и какое-то угрызение совести… Начальство Василий Макарович еще мог и обмануть, в крайнем случае, «умаслить» очередным «хабаром», а вот с Виктором Петровичем дело обстояло сложнее. И он чувствовал перед ним какую-то вину. Что это такое? Что? Василий Макарович точно и сам не знал. Может быть, заговорила солдатская совесть. Она пробуждалась в бывшем унтере при встрече со своим бывшем командиром.

Вот и сейчас, когда Скаржинский попросил его, чтобы он рассказал обо всем без утайки, Василий Макарович не смог слукавить и, как провинившийся школьник перед учителем, только растерянно и смущенно хмурил жесткие, клочковатые брови.

— Да ты говори спокойно, Василий Макарович, но только правду, — сочувственно сказал Скаржинский.

— Ведь я не за весь город в ответе, он, город-то, агромадный, а я только за свой участок в ответе. За два базара, за торговый Александровский ряд, за Практическую гавань, будь она неладна, — выдавил из себя Василий Макарович. — Только за часть города, а не за всю Одессу.

— Ладно, хотя бы и за часть, но ведь в твоей части города тоже разбой. Вон у Кондрата чуть моего Бурана не свели, а это у самой гостиницы, у самой твоей части. А второй раз на постоялом дворе чуть не убили человека. Да что же это такое?!

— Виноват, ваше благородие, — поднялся со стула исправник и вытянулся по стойке «смирно».

— Что виноват, я понимаю. Но почему, почему такое творится? Ранее вроде такого разбоя не было.

— Да и ранее было, еще при их превосходительстве дюке Ришелье…

— Постой, братец, на Дюка, конечно, теперь легко валить. Он ведь бронзовый, все вытерпит.