Золотые эполеты - [48]

— Ох, ошибаетесь вы! В Трикратах ее искать нечего. Она в Трикраты никогда не вернется. Не для этого она уехала, чтобы возвращаться. Она гордая…

— Если ты не хочешь ехать домой, остаешься здесь, в Одессе, то возьми, пожалуйста, Бурана, конь тебе для поисков пригодится. И возвращайся в имение.

— В Трикраты я без нее не приеду.

— Скажи, пожалуйста, что же мы тебе плохого сделали? Тебе и твоей Богдане. По-моему, Наталья Александровна и я относились к ней, как к родной, — обиделся Виктор Петрович.

— Спасибо вам за это, хозяин. Тут я виноват. Я один.

— Ты? Да в чем же?.. Объясни мне, Кондрат…

— Грех мой большой. Вот она его, этот грех, и скрыть хотела. Она тоже не виновата.

— Об этом мне жена пыталась растолковать… Но все как-то туманно. А теперь от кого Богдана пытается скрыться? Я этого не понимаю.

— От всех, кроме меня одного. От всех, кто ее знает. И от вас, и от Натальи Александровны, и даже от матери моей, и от всех односельчан своих…

— Ну, спасибо. Кое-что я понял. Хотя все же до конца в толк не могу взять: чего твоя Богдана от меня и земляков своих, да и от моей Натали, скрыть хочет. Что она от тебя дитя понесла? Эдакая важность! Ведь все знают, что она тебе не чужая. Вы обручены, можно сказать, ты ей муж!

— Но ведь не обвенчаны мы! Не обвенчаны! Поймите это, Виктор Петрович.

— Эка важность! У нас в Украине, да и во всем мире, не обвенчанных пруд пруди, а живут-то не обвенчанные порой гораздо лучше. Все сословия грешны в этом. И дворяне, и даже высоко титулованные персоны и простолюдины. Ну чего твоя Богдана застеснялась? Свою репутацию оберегает?

— Ох, не знаете вы ее! Не о своей репутации она печется!

— Так о чьей же? О твоей, что ли? — засмеялся Виктор Петрович.

— Вот представьте себе, что о моей! — сказал Кондрат. — Вот она какая! Кстати, Виктор Петрович, я вам об этом уже намекал. А вы, видать, забыли.

— Может, забыл, так ты уж досказывай до конца.

— Хорошо, доскажу. Только вы не обижайтесь.

— Говори, обиды не будет.

— Казачьей вы породы, Виктор Петрович, это я точно знаю. Батька ваш из украинской старшины. В атаманах ходил, а потом в генералы выбился, а старинные украинские обычаи позабыли, видать…

— Так в чем же? Говори далее, — удивленно посмотрел на него хозяин Трикрат.

— Ежели хлопец до венчания с дивчиной, как муж, поступил, так на него позор ложится более даже, чем на саму дивчину. Не самостоятельный он, значит, парубок. Вот так повелось в роду нашем спокон века. Потому обо мне она и беспокоилась.

— Не ведал я, ей-богу, не ведал, что вы так уважаете старинные обычаи. И откуда она такая? Откуда у нее такая удивительная щепетильность? Ведь отец ее эдаких свойств совершенно лишен. Он продать ее хотел за сто сребреников.

— Кто его знает, Виктор Петрович. Может, в мать покойную удалась. Вот такая она у меня, и единственная на свете, — голос его задрожал.

— Успокойся, найдем мы твою Богдану, найдем.

— Ой, не верится мне. Всю Одессу, поди, обшарили. Видать, погибла она.

— Одесса-то велика. Я еще поговорю с Василием Макаровичем. Пусть ищет.

— Что ж, поговорите, — понурил голову Кондрат.

— Я с ним еще как надо, серьезный разговор поведу, а мы, давай, поедем домой.

— Нет. В Трикраты без Богданки никогда не вернусь. Уж простите меня, Василий Петрович.

— Как никогда? У тебя еще там мать, дом, работы непочатый край. Ведь ты на механика обучен. Ведь у тебя диплом…

— Виктор Петрович, без Богданки не нужно мне ничего этого. Ничто не мило на белом свете.

— Не дури, ведь у тебя мать там. Она дожидается.

— Ох, не ведаете вы всей моей любви к Богданке, не понимаете вы, что такое любовь.

— Ну это ты брось! Я ведь тоже по любви женился на Натали. Не одному тебе это чувство ведомо.

— А раз так, что у меня на душе, вам должно быть хорошо понятно. Пойду я. Прощайте. — Он круто повернулся.

— А ну, стой! — властно приказал Скаржинский. — Я хочу, чтобы ты поприсутствовал при разговоре с Василием Макаровичем, он и тебя будет касаться. Садись! — Скаржинский показал на стул.

Странную власть обрел над ним этот пожилой человек. Кондрат был вольнолюбивым, непокорным юношей, но Виктора Петровича слушался. Кондрат не имел сил отказать ему в повиновении. А может быть, он не только уважал его, но и любил как сын отца… Он покорно опустился на стул.

Но в это утро поговорить с исправником им так и не удалось. Его вызвали в канцелярию губернатора, а потом он срочно выехал в порт на расследование убийства матроса с иностранного корабля. Виктору Петровичу надоело ожидать исправника, и в полдень он предложил Кондрату прогуляться верхом на лошадях по городу. Тот согласился.

Как солдат солдату

Скаржинский не ошибся. Он перед этим говорил Кондрату, что исправника ожидает неприятность — так экстренно в канцелярию градоначальника не вызывают без какой-то неувязки по работе. Насупленные рыжие брови на лице Василия Макаровича убедили, что дело обстояло именно так. Ему, видно, попало от начальства.

Собственно, ни губернатор, ни полицмейстер, ни чиновники губернаторской канцелярии его ни в чем не упрекнули, не сделали ему никаких замечаний. Начальство просто изволило не заметить его усердия ни одним словом, ни одним намеком. Его никто не похвалил за ликвидацию шайки контрабандистов, торговцев живым товаром, но упрекнули, что он напрасно жестоко обошелся с хозяйкой постоялого двора Анькой-Щукой. Затем ему сказали, что не след покровительствовать человеку, прискакавшему неизвестно откуда на коне в Одессу. Этого было достаточно, чтобы исправник почувствовал, что им недовольно начальство.