Золотые эполеты - [22]

Он пригласил Кондрата в экипаж, который поджидал их у ворот вокзала. Ехать было недалеко. На втором квартале они остановились у длинного, похожего на конюшню, строения. У него была одна примечательность — длинная из красного кирпича труба.

Виктор Петрович распахнул дверь и пригласил Кондрата. Они вошли в просторное помещение, где стояли рядом слесарные, токарные, строгальные и сверлильные станки, на которых трудились в замасленных серых и черных блузах работники. В синей дымке малиновым светом мерцал горн, возле которого на наковальне по раскаленной подковке били кувалдами, высекая искры, молотобойцы. В помещении было душно и дымно. Волнами шел звон, скрежет от ножовок и напильников, от вращающихся вручную шпинделей, планшайб и трансмиссий.

— Ба, да тут настоящая мастерская! — сказал Виктор Петрович. От гари, плавающей в душном воздухе, он чихнул, смешно наморщил нос, но подбодрился и быстрым шагом направился мимо станков к небольшой конторке, стоящей посреди помещения. За ним последовал и Кондрат.

«У нас, в Трикратах, в кузне и посветлее, и вольного воздуха поболее. А тут от дыма и гари не передохнуть», — подумал он и сочувственно посмотрел на бледные, изможденные лица рабочих.

В конторке, хотя она была отгорожена, как и везде в помещении, стояла полутьма, поэтому она освещалась плошкой, которая дымила на большом, сколоченном из тесаных досок, столе. За ним с важным видом в кресле сидел похожей на шар, лысый рыжеусый господин, а рядом с ним на краешке табуретки — тощий остроносый в железных очках чухонец. Шарообразный господин был затянут в новенький, обшитый желтыми галунами вицмундир. На его розовощеком лице застыло самодовольное выражение. Но при виде камергерской звезды на сюртуке Виктора Петровича он почтительно приподнялся со своего кресла и начальственное выражение лица сменил на любезное.

— Что вам угодно, милостивые государи? — сказал он, покосившись на Кондрата. — Я, милостивые государи, готов вам служить, — сказал он с глубоким поклоном.

Скаржинский представился и представил Кондрата.

— Я на предмет устройства у вас для прохождения краткого практикума по механике и постижения ремесел моего воспитанника — господина Хурделицу Кондратия Ивановича, офицерского сына, — сказал Виктор Петрович.

— Нам намедни его превосходительство изволили передать указание на счет принятия в ученики некоего юноши.

— Да вот он сам перед вами, — показал на Кондрата, усмехаясь, Скаржинский.

Шарообразный и чухонец с удивлением посмотрели на юного гиганта, который был на голову выше Скаржинского.

— Гм!.. — промычал начальник и после паузы спросил: — Позвольте узнать, а кто будет вознаграждать за труд сего ученика, прокармливать его и вообще содержать? У нас все штаты заполнены и денег нет-с.

— Да, денег у нас нет-с, — подтвердил слова начальника, впервые нарушив молчание, чухонец.

— Вознаграждение за труды ученика Кондратия Хурделицы я берусь оплачивать, как и за прочее содержание, — ответил Виктор Петрович. — Ну, а если вы в его обучении проявите заботу и нужное рвение, я вас тоже не забуду.

Последние слова Виктора Петровича, видимо, растопили ледок в сердцах и господина начальника, и его сподручного чухонца. Их лица явно просветлели.

— Что ж, пусть приходит ученик Хурделица завтра с утра на обучение, — изрек шарообразный. — И не извольте сумлеваться, ваше превосходительство, — добавил он, раздвинув в улыбке рыжие усы. — Не извольте сумлеваться, мы устроим ему хороший практикум.

Он и остроносый чухонец, оба, как по команде, низко поклонились.

…На следующий день Кондрат начал свою ученическую страду. Он понял, что главное лицо в мастерской не шарообразный господин в вицмундире начальника, а чухонец, который в действительности оказался по национальности немцем — Карлом Оттовичем Фоком, хорошим механиком, мастером, умеющим из любого работника мастерских выжать до последней капли пота все силы. У Карла Фока никто в мастерских, кроме его шарообразного начальника, не бездельничал. Через свои железные очки он подмечал проявления любой нерадивости среди работников и даже намеки на таковую. Не обошел он своим вниманием и нового ученика. Сначала он поставил Кондрата к слесарному станку, дал ему в руки старый драчевый напильник, поручив зачищать заусеницы на железных полосах. Увидев, что тот легко справляется с порученным делом, бесцеремонно пощупал его бицепсы на руках и, сказав «гут», повел к наковальне, где работали кузнецы. Фок взял у молотобойца двенадцатифунтовую кувалду, молча протянул ее новому ученику и велел ему бить по лежавшей на наковальне раскаленной поковке.

В сильных руках ученика тяжелая кувалда запорхала, как легкий молоточек. Кондрат нанес несколько хлестких мастерских ударов по поковке. Карл Фок остановил его. Ему было уже все ясно. Он увидел в этом юноше первоклассного молотобойца. Он был доволен. Расчетливый немец едва удержался от похвалы. Но все же удержался, чтобы ученик не зазнался. Надо сказать, что ремонтные и котельные работы считались самыми тяжелыми. Они проводились тогда исключительно вручную. При замене прогоревших топок стальные листы гнули, прилагая огромные физические усилия, при примитивном оборудовании, которым была оснащена мастерская. И поэтому в кузнечно-котельном ремесле физическая сила человека, умело работающего молотом, ценилась очень высоко. Новый здоровила-ученик оказался очень подходящим работником, и Фок стазу решил поговорить с Кондратом откровенно. Он отвел его в сторонку и спросил: