Золотые эполеты - [106]
При новых его наследниках, не очень деловых помещиках, процветавшее имение Скаржинского пришло в упадок. Только огромный лес после смерти его создателя по-прежнему набирал силу. Дубовые деревья с каждым годом все глубже запускали корни в плодородную черноморскую почву, и их стволы все выше поднимали в небо густые кроны.
Никогда не забывали покойных Скаржинских супруги Хурделицы. Отставной мичман Черноморского военного флота Кондрат и его жена — сестра милосердия Богдана — каждый год летом ходили пешком из своего городка в Трикраты, на их могилы. Не забывали они посетить там могилы легендарного казака Кондратия Хурделицы, который как бы передал свое славное имя внуку, греческой бунтарки Елены Ксантус — матери Кондрата, и его друга кузнеца Варавия.
Такое паломничество в Трикраты к могилам родных и близких супруги совершали на протяжении всей своей долгой жизни. Это была не только своего рода дань уважения к усопшим, привычный ритуал и даже не волнующие воспоминания, а нечто большее. Это была как бы встреча с теми, кто даже после своей смерти продолжал жить в их сознании, всегда был в их душах. Особенно они ощущали это, когда проходили громадный дубовый лес, выращенный Скаржинским. В шуме его деревьев им каждый раз казалось, что они явственно слышат голос Виктора Петровича и других безвозвратно ушедших. Что это — звуковая галлюцинация? Своеобразный самогипноз? Ни Кондрат, ни Богдана не пытались разобраться в этом странном явлении. Они воспринимали его так, как оно было. Наверное, всему этому было название — неугасимое чувство истинной, глубокой любви, которое они испытывали к тем, кто ушел безвозвратно.
Однажды Кондрат, когда они шли по лесу, попытался по-своему объяснить такое «наваждение».
— Понимаешь, милая, чудится мне, что сам Виктор Петрович где-то поблизости. И не только я слышу его голос, но прямо чувствую, что вот-вот он выйдет из-за деревьев и я увижу его… Причем увижу, каким он мне запомнился еще в детстве, когда я мальчишкой видел, как он в ямки саженцы тут закапывал. Те самые саженцы, из которых поднялся этот лес. А запомнил я Виктора Петровича на всю жизнь — веселым и молодым…
Богдана поняла его. Ведь давно, совсем давно миновала их молодость! Вот им перевалило уже за семьдесят, и хоть они сохранили стройность, но седина коснулась их волос. И ранее черный и густой чуб, как конская грива, у Кондрата побелел и поредел. Однако он по-прежнему шагал широко и быстро, ступая по земле уверенно и твердо.
Моложавости способствовала его работа на заводе, где он, как механик, заведовал всем производством. Он добросовестно отдавал все силы заводу, остальную часть своей жизни, главную, как он считал, он посвятил другому. До сих пор он не мог забыть войну, в которой участвовал, и ему хотелось разобраться в своих впечатлениях, иногда очень противоречивых, вынесенных им с поля боя. Он приохотился читать книги, газеты, журналы, чтобы найти в них ответы на мучившие его вопросы. С увлечением прочитал тоненькую книжечку, выпущенную в свет в Петербурге в 1856 году. Это были «Севастопольские рассказы» — сочинение доселе неведомого автора Льва Николаевича Толстого. В рассказах было описано то, что он пережил сам, очень убедительно. Они обжигали своей правдой. Читая эти рассказы, он словно снова испытал то, что пережил сам на огненном рубеже, когда находился как бы между жизнью и смертью там — на знаменитом четвертом бастионе. Видимо, автор этого сочинения сам был фронтовиком и вдоволь понюхал порохового пушечного дыма. Не во всем Кондрат был согласен с Толстым. Ему казалось, что в этом писателе чересчур уж много снисходительности и добродушия… Но книга Толстого открыла ему глаза на многое. Он понял, что война — это дело важное. Дело народа, который отвоевывал свою землю от захватчиков. Уже одно это помогло Кондрату кое в чем разобраться.
Разобраться ему хотелось и в другом: как изменила отгремевшая война многоликий облик Одессы? Он считал себя потомственным одесситом. Все же это его родной дед, казак Хурделица, что с саблей в руке первым отвоевал турецкую крепость Хаджибей от захватчиков, на месте которой возник этот город. У Кондрата в душе всегда жило чувство хозяйской заинтересованности в судьбе этого города. Теперь у него появилась возможность часто бывать в одесских мастерских, он время от времени заказывал для заводских машин детали. Ему надо было контролировать их изготовление, поэтому в ожидании выполнения этих заказов ему порой приходилось неделями жить в гостиницах Одессы, и Кондрат свободное от работы время посвящал осмотру города. С тех времен, когда он разыскивал Богдану, тут многое стало совсем иным, но он эти изменения сразу замечал, потому что хорошо узнал весь город в поисках пропавшей невесты, каждую улицу, переулок, каждый дом. Одесса выросла почти вдвое. Если до войны в ней проживало около ста тысяч жителей, то ныне их количество выросло почти в два раза[56]. Разрослись предместья, бывшие хутора — Пересыпь, Слободка,
Молдаванка, Бугаевка, Ближние и Дальние Мельницы, Воронцовка, Малые, Средние и Большие Фонтаны, Чубаевка. Эти предместья соединились с центральными улицами. Такой стремительный рост города стал результатом бурного развития торговли. Резко возрос вывоз зерна за рубеж. Недаром Одессу называли «громадным амбаром» — складом пшеницы. Вывоз хлеба из Одесского порта год от года увеличивался и скоро опередил все остальные отечественные гавани, в том числе и Петербургскую. После Крымской войны экспорт зерна резко поднялся.
