Золотой возраст - [17]

– Видимо, – любезно ответил незнакомец, – между нами есть что-то общее. Я – старик, склонный к мечтам, перед вами же, юноша, проходят видения. Ваш удел счастливее. А теперь…

Тут мы оказались перед калиткой, ведущей к его дому.

– Я вижу, что вам жарко. День клонится к вечеру, и сейчас мы под знаком Девы. Не хотите ли выпить чего-нибудь прохладительного, если, конечно, у вас нет других дел?

Единственным моим делом в тот день был урок арифметики, но я не собирался его посещать в любом случае, поэтому прошел в гостеприимно распахнутую передо мной калитку, пока незнакомец бормотал что-то из «Буколик» Вергилия: «Venit Hesperus, ite cappelloe» (Встал Геспер, деточка, домой), после чего смиренно извинился за столь фамильярное обращение, извинился, скорей, за римского поэта, чем за себя.

Прямая, выложенная плиткой дорожка, вела к симпатичному старому дому, хозяин которого, пока мы шли, останавливался почти у каждого розового куста и начисто забывал про меня. Очнувшись от грез, он смущенно просил прощения, и мы продолжали путь. Во время этих остановок, я наблюдал за ним и понял, что передо мной тот самый чудаковатый холостяк пастор, о котором ходит столько слухов. Особый трепет мне внушало то, что этот чрезвычайно ученый человек написал настоящую книгу, как утверждала Марта, знавшая обо всем на свете, даже кучу книг. Но по поводу «кучи» я немного сомневался.

Наконец, мы прошли сквозь темный холл и оказались в комнате, которая поразила меня с первого взгляда. Это был недостижимый идеал, предел моих мечтаний. Ни одной женской безделушки, ни следа уборки! Ощутимое отсутствие тетушкиной тирании. Повсюду лежали и стояли толстые пергаментные книги в кожаных переплетах, некоторые из них вольготно расположились, распахнувшись, на столах и стульях. Приятно пахло типографской краской и переплетным клеем, но главенствовал надо всем слабый аромат табака, наполнявший сердце такой же радостью, какую ощущает путник, увидев под чужим небом, хлопающий и вьющийся на ветру британский флаг – символ свободы! В углу, заваленное книгами, стояло пианино.

Я радостно вскрикнул при виде его.

– Хотите побренчать? – поинтересовался мой новый друг так, как будто это было самым естественным желанием в мире.

Его взгляд отвлеченно блуждал в противоположном углу, где из-под горы книг и бумаги выглядывал угол письменного стола.

– Вы позволите? – с сомнением спросил я. – Дома мне разрешают играть только ужасные гаммы.

– Что ж, здесь можете бренчать в свое удовольствие, – ответил хозяин дома.

Потом он что-то рассеянно забормотал на латыни и будто машинально побрел к притягивавшему его письменному столу. Через десять секунд он был уже вне досягаемости: одну огромную книгу он раскрыл на коленях, другую поставил на стол прямо перед собой и целиком погрузился в работу. Я с тем же успехом мог колотить по клавишам в Беотии, а не в той же комнате, разницы бы он не заметил. Поэтому я с легким сердцем предался этому приятному занятию.

Тем, кто мучительно, сбивая подошвы, карабкается на утес музыкального мастерства, не ведом дикий восторг бренчания. Счастье для них в созвучии, в гармоничности звучания; чистотой и неповторимостью каждой отдельной ноты дорожит лишь бездарный барабанщик. В одних нотах он слышит море, в других – церковные колокола, в некоторых – шум леса и запах растений, а бывает – он слышит, как танцуют фавны под веселую мелодию свирели или различает тяжелую поступь кентавров, выглядывающих из пещер. В некоторых нотах звучит лунный свет и алеет бутон розы. Бывают звуки голубые, некоторые красные, встречаются и такие, в которых марширует под бравурную музыку целая армия с шелковыми знаменами. И среди всей этой фантазии царит маленький человечек, визжащий и подпрыгивающий от восторга, высвобождающий плененные внутри огромного палисандрового короба струны, и инструмент жужжит, словно полный роящихся пчел.

Я с упоением погрузился в звуки, когда же остановился на минуту, заметил, что хозяин дома внимательно наблюдает за мной поверх фолианта.

– Что касается немцев, – неожиданно начал он, как будто мы долго обсуждали с ним какую-то тему, – они достаточно образованы, допустим. Но где же вдохновение, тонкость восприятия, чутье? Все это они берут от нас.

– Ничего они от нас не берут, – решительно заявил я, – Германия создает лишь музыку, которую, кстати, тетя Элиза воспринимает весьма враждебно.

– Вы думаете? – с сомнением произнес мой друг.

Он встал и в задумчивости прошелся по комнате.

– Что ж, меня восхищает способность к такой объективной и трезвой критике в столь юном возрасте. Подобные качества столь же редки, сколь привлекательны. И все же, взгляните на этого писаку, как отчаянно, как из последних сил он борется, прямо здесь, перед нами.

Я боязливо выглянул за дверь, опасаясь обнаружить там какое-нибудь снаркоподобное в кэрроловском духе существо, сражающееся с кем-то на ковре. Но ничего похожего не обнаружил, о чем и сообщил хозяину.

– Вот именно, – в восторге выкрикнул он, – вам, с багажом школьных знаний определенного уровня, не составляет никакого труда заметить это, но для писаки…