Золотой возраст - [16]

– О, мистер Ходжитс! – рыдала она. – Вы такой смелый! Ради меня, не будьте так безрассудны!

Он и не был. Когда я во второй раз выглянул из кустов, на лужайке уже никого не было.

В доме встревожено засуетились, и Эдвард заметил, что, наверное, нам лучше убежать. Путь отступления был несложным. С низкорослого лавра мы легко перелезли на садовую ограду, которая, в свою очередь, вела на крышу сарая, а с нее нам уже ничего не стоило переползти в окно кладовой. Этот надземный маршрут мы освоили благодаря домашнему коту, во время игры в охоту на выдру. Кот в этой игре, сам того не зная, исполнял заглавную роль, и теперь этот маршрут очень нам пригодился. Мы успели уютно свернуться калачиками в кроватях (из под одеял торчали только острые локти и коленки) когда добрая кухарка внесла в комнату сонно жующего что-то липкое Гарольда. Шум погони затихал вдали.

О бесстрашном поведении викария, напугавшем, как считала тетя Мария, грабителей так, что они убежали, узнали все в округе. Через несколько дней, когда он заглянул к нам на чай и скромно шутил о том, что мужество – главная добродетель, намереваясь при этом взять последний бутерброд с маслом, я не удержался и задумчиво произнес, глядя в пространство:

– Мистер Ходжитс! Вы такой смелый! Ради меня, не будьте так безрассудны!

На мое счастье, старый викарий, был тоже приглашен в тот день, и мне довольно легко удалось выйти сухим из воды.

Сбор урожая

Все вокруг приобретало желтый оттенок, Природа готовилась облачиться в золотой наряд, поля покрывались золотистыми снопами. Именно этого ожидали мы с Эдвардом, притаившись у ворот скотного двора. Гарольд не участвовал в приключении, ибо жестокая боль повергла его на диван. Острое желудочное расстройство, как обычно. За день до описываемых событий, Эдвард, в порыве неожиданного дружелюбия, соизволил вырезать для меня фонарь из репы. В этом искусстве ему не было равных. А Гарольд умудрился поглотить большую часть ароматного содержимого, вылетевшего из-под ножа старшего брата. И вот теперь, он пожинал плоды своего легкомыслия, и аптекарь старался облегчить его муки. Мы же с Эдвардом, зная, что настала пора сбора сена, наслаждались возможностью прокатиться на пустой телеге до поля, с которого собирались снопы, после чего самоотверженно возвращались пешком к ферме и снова неслись, подпрыгивая на ухабах, как на качаемом волнами корабле по бурному морю. Для нас, сорванцов, подобное сравнение казалось естественным, и на пыльной палубе этого подпрыгивающего на кочках корабля мы разыгрывали великолепные сцены: путешествие знаменитого корсара сэра Ричарда Гренвилла на «Возмездии», сражение на Ниле Нельсона и Наполеона в дыму пушечных залпов и, наконец, смерть великого Нельсона.

Телега сбросила поклажу и задребезжала прочь от ворот за новой порцией сена, в то время как мы с криком запрыгивали в нее. Эдвард забрался первым и едва я последовал его примеру, как завязался бой не на жизнь, а на смерть. Я оказался пиратом, а он – капитаном британского фрегата «Терпсихора». Точное число пушек на его борту мне запомнить не удалось. Эдвард всегда выбирал себе лучшую роль, но я честно исполнял свою, когда вдруг обнаружил, что доски, на которых мы бились, кишат уховертками. Я взвизгнул, вырвался из рук брата, и скатился за борт. Эдвард исполнил победоносный танец на палубе удалявшегося галеона, чем ничуть меня не огорчил. Я знал, что он понял, что боюсь я не его, а, жутко боюсь, уховерток, этих кусачих насекомых. Так что я позволил брату «уплыть» прочь, испуская вопли по поводу того, что мне так и не удалось взять его корабль на абордаж, и направился в сторону деревни.

Прогулка эта казалась настоящим приключением: шел я в эту деревню в первый раз, и находилась она довольно далеко от нашего дома. Я чувствовал что-то среднее между любопытством и незащищенностью – ощущения, знакомые любому путешественнику. Любопытство весьма оправдано в любом незнакомом месте, страх же мучил меня из-за сверстников, которые могли встретиться на моем пути, и которым, в силу их неизменной консервативности, наверняка бы не понравилось мое неожиданное вторжение. И все же, окрыленный одиночеством, я брел вперед и размышлял о том, как, наверняка, ловко удавалось путешественнику Мунго Парку прорубать себе путь в непроходимых джунглях Африки… И тут я налетел на кого-то мягкого, но достаточно устойчивого.

Столь неожиданное столкновение с действительностью вынудило поступить меня так, как поступил бы на моем месте любой мальчишка: поспешно прикрыть ладонями уши. Передо мной стоял высокий, пожилой, чисто выбритый человек в черном, довольно поношенном, одеянии, очевидно священник. Я сразу же заметил его отвлеченный взгляд, обращенный, словно, к горнему миру и не способный мгновенно сосредоточиться на чем-то земном, так внезапно напомнившем о себе. Он, извиняясь, склонился передо мной.

– Тысяча извинений, сэр, – произнес он, – я витал в облаках и совершенно вас не заметил. Я надеюсь, вы простите меня.

Любому мальчику на моем месте послышалась бы насмешка в таком учтивом обращении. Я же воспринял это бесконечное уважение к собственной персоне, как естественное отношение человека, способного видеть в каждом соотечественнике джентльмена, ни иудея, ни эллина, ни обрезанного, ни необрезанного. Конечно, я взял вину на себя, признал, что и я витал в облаках. Что было абсолютной правдой.