Золотой Василёк - [86]

Его прямота понравилась Наде. Она так устала от хитрости и всякого притворства, что суровое, честное слово ее согревало больше, чем самая утонченная вежливость.

Смеркалось. Солнце село. Потянуло холодком из соседнего овражка.

— Скоро приедем. Остановитесь пока у нас. Двое ребят у меня и жена крикливая, но ничего, женщина правильная.

* * *

В длинном, пустом коридоре школы по вымытым и еще не высохшим половицам гулко раздаются шаги. Впереди — худой, со впалой грудью высокий мужчина с сутулой спиной. Это Аркадий Андреевич. А за ним в черном сатиновом платьице с белым воротничком — Надя. У дверей четвертой группы школы второй ступени Аркадий Андреевич остановился, пропустил Надю. Потом вошел сам и, не подходя к кафедре, тихим, глухим голосом сказал:

— Ребята! Представляю вам нового вашего преподавателя литературы — Надежда Алексеевна Морозова, — и ушел.

Ученики поднялись, зашумели откинутыми крышками парт и снова сели с таким же шумом. Перед глазами Нади мелькнули рослые юноши в шинелях солдатского серого и защитного сукна, другие — в черных бушлатах. Мальчики сидели по левую сторону, девочки — у окна, с правой. Тут были ученики от семнадцати до двадцати лет. Сорок человек вперились глазами, рассматривая Надину прическу, ее пышную кудрявую головку, ее ноги в крошечных ботинках, ее скромное, монашеское платье. А Надя старалась хоть бегло охватить состав группы. На кафедре не было ни журнала, ни списка учеников, ни чернил.

Надя стала около первой парты посреди комнаты. Выждала и, улучив спокойную минуту, спросила:

— На чем вы остановились по литературе?

Чей-то бойкий голос с задних парт крикнул:

— Читали «Евгения Онегина»!

— И что же, прочли до конца?

— Нет! — отвечал уже другой, пискливый голос.

— На третьей главе остановились, — сказал ученик в чаплышке. — Только книги нет. Александр Петрович свою книгу приносил.

— Мне книги не надо, — сказала Надя. — Начнем с третьей главы.

— Нет. Не с третьей, а с четвертой! — пытался сбить Надю озорной голос.

— Хорошо, можно и с четвертой.

— Нет, с пятой! — опять пропищал сзади мальчик.

— Перестаньте, мальчики! — с укоризной сказала низенькая девочка, Ная Лучанкина. Она была старостой класса.

Однако Надя не волновалась. Она с интересом наблюдала молодые глаза учеников, шаловливые и лукавые, но не испорченные. И вглядывалась в эти глаза, которые беспечно и доверчиво смотрели на мир, ожидая найти в нем свое счастье, и с печалью думала о том, что многим из них придется испытать жестокие разочарования. С тех пор как она сама прошла сквозь жизненные тернии, она старалась больше думать и приучала себя к мысли, что могут встретиться еще бо́льшие испытания, и училась быть сильной и мужественной. Как подготовить к жизни этих молодых девушек, которые столь независимо смотрели сейчас на нее?

И, занятая своими размышлениями, Надя не обращала внимания ни на перемигивания ребят, ни на их попытки поставить ее в тупик, вызвать в ней смущение и замешательство.

Она была почти ровесницей многим из них, но насколько старше она чувствовала себя! Весь мир, вся жизнь и люди переменились теперь для нее. Она видела и понимала все иначе. Она узнала, что и болезнь и смерть — это еще не самое страшное в жизни. Что есть страдания невыносимые — муки позора, бесчестья и трусливой слабости. Она узнала, что есть падение, но есть и восстание, что бывают минуты горькие, невыносимые, когда кажется, что нет никакого просвета, но, вспоминая людей, которые помогли ей подняться, она слышала уже не только слова отчаяния — «Де профундис», но явственно улавливала звуки бодрости и надежды.

И сознание это придавало ей силы, чтобы начать жить снова.

Ее радовало, что ей доверили этих молодых девушек и юношей. Это наполняло ее гордостью. Она не чувствовала теперь себя одинокой, затерянной в мире, никому не нужной. И впервые мелькала мысль, что она, быть может, ближе к той дороге, которая ведет в далекий край Золотого Василька.

С этими мыслями она и начала читать на память «Евгения Онегина». Ее голос, мягкий и душевный, в котором было много теплоты, сразу насторожил внимание класса. Знакомые стихи звучали неожиданно по-новому:

«Куда? Уж эти мне поэты!» —

«Прощай, Онегин, мне пора». —

«Я не держу тебя; но где ты

Свои проводишь вечера?»...

Перед классом будто в самом деле появилась богатая комната с камином, около которого два приятеля вели «беседу сладкую друзей».

С задней парты поднялся в черном бушлате и в татарской чаплышке ученик Николаев. Способный юноша, он паясничал на уроках, не занимался и только проводил время в школе. У него было очень подвижное лицо, как у молодой обезьянки, и он вечно потешал класс. Николаев и сейчас состроил соседу гримасу и демонстративно вышел из класса.

Долго ходил он по коридору. Потом приоткрыл дверь в класс и в щелку наблюдал за товарищами. Класс не сводил взора с учительницы. А она свободно, без книги, на память, воспроизводила величайшее творение поэта:

Как грустно мне твое явленье,

Весна, весна! пора любви!

Какое томное волненье

В моей душе, в моей крови!..

Быть может, в мысли нам приходит

Средь поэтического сна

Иная, старая весна