Дальний Восток! Удивительно, как долго хранишь в своей памяти величественные картины природы, и солнце, и небо этого далекого обширного и милого сердцу края.
Уже давно покинешь Дальний Восток, уже едешь обратно на запад по сибирской безлесной равнине, а в сердце все еще звучит величавый шум приморской тайги, словно слышишь рядом ее ропот. И в какие другие места потом ни забрасывает тебя судьба, всегда хочется назад, к туманному приморью, к волнистым от гор берегам широкого Амура, беспрерывно бегущего на север.
Тайга! Как часто мы называем ее суровой! Она вовсе не сурова к тем, кто ее не боится и знает. Она только величественна и обширна. Тысячи, тысячи километров она шагает на север, на запад, на юг. И ничто не останавливает ее в этом беспрерывном движении: ни зыбкие болота, рожденные равнинами рек, ни самые эти реки, где на мелких протоках среди травы в камышах шипят, как змеи, лебеди, ни глубокий Амур, ни желтая, зацветшая вода Уссури, ни даже горы!
До самых краев наполняет она глубокие долины, где от вечной влаги чернеют у деревьев стволы, и снова шагает по склонам длинных хребтов. А если уж очень высоки горы и если уж трудно шагать, она начинает ползти.
Стройные сосны и кедры, синевшие внизу, в долинах, начинают здесь стлаться по камням, превращаются в ползучий кустарник, который зыблется при каждом шаге. Но и тут, на страшной высоте, стоя на коленях перед небом, тайга не перестает кормить человека. И на кедровом сланце растут шишки, полные мелких и сладких орехов. А выше? Выше только дикие камни-гольцы.
Так движется тайга на три стороны света — на север, на запад, на юг. На востоке же ей преграждает дорогу океан. Только с ним одним она никогда не спорит. От туманов ели осыпают свою хвою, до времени роняют шишки старые пихты.
Тайга всегда старается стать от океана подальше, а то и совсем уйти, прижаться покрепче к горам. И здесь, поодаль от океана, в тишине, среди молчания выращивает она свои кедры, столь могучие, что ни два, ни три, ни десять человек не в состоянии заставить их даже слабо вздрогнуть и сбросить на землю несколько шишек с орехами[1]. Одни только вихри-тайфуны, прилетающие с Желтого моря, в силах колебать их вершины.
Но к океану тайга подходит робко, черты ее мельчают, и лишь здесь, на берегу, повернувшись спиной к океанской зыби, можно увидеть опушку тайги.
Кто бы сказал, что это опушка великого леса? Над скалами, над мелкой охотской тайгой, точно серый дымок, вьются стаи морских куликов. Они свистят, и таким же свистом отвечают им другие кулики, в лесу на болотце. Густо темнеют своими прочными, клейкими листьями кусты волчьей ягоды, зреет черемуха, блестят под осенним солнцем ветви каменных здешних березок, и лист на ольхе и на тонкой осине уже начал понемногу желтеть.
На опушке осень. Но в глубине она еще долго не чувствуется, особенно на юг от Амура. Дивен и странен этот богатый лес, самый богатый во всей дальневосточной тайге. На полянах, где свет не так затемнен листвой, вечно жужжат и хлопочут пчелы, строя ульи в дуплах черных даурских берез. Белые ясени, низкорослые уссурийские клены наполняют своим шумом овраги. Дикие груши вырастают высоко, вровень с голубыми пихтами, и эти пихты с синей хвоей так же широки, как кедры.
В тайге всегда хорошо. Выпадет ли первый снег и покроет желтую траву и лежащие на земле стволы и ветки высоких кедров — хорошо! Из стойбищ выходят тунгусы-охотники — следить по пороше зверя. Горностай и соболь бегают к незамерзшим ручьям напиться. А след их в это время особенно ясен для ловца — добыча бывает богатой.
Хорошо и глубокой зимой, когда снегу уже много и отягощенные им ветви деревьев опускаются вниз и даже падают на землю. В эту пору поспевает для охотника белка. Шерсть ее становится голубой, длинной и прочной. И чаще, чем в другое время, слышится тогда в лесу свист тяжелой дроби да чмоканье удирающих зверьков. То и дело встречаются на лыжах эвенки в мягких оленьих сапогах и оленьих дошках — неутомимые охотники. Веселые и отважные люди! С ними встреча никогда не страшна. Тунгус всегда укажет тебе верную дорогу — он сам ее никогда не теряет, — предостережет от многих капканов и ловушек, расставленных им на зверя, а если ты очень устал, то возьмет у тебя твою сумку и приведет в свою зимнюю юрту. И здесь, у очага, горящего день и ночь, жена его накормит тебя сушеным мясом или оленьим молоком, а дети попросят подарить им немного табаку. Они любят его так же, как и всякий взрослый тунгус.
Не страшно в тайге и в зимние морозы, когда старые ели поминутно стреляют от холода и тени на снегу лежат голубые, точно шкуры драгоценных песцов. Тогда хорошо лесорубам валить лес на сплав или колоть клепку для бочек. Пила легко входит в промерзшие лиственницы, и одним ударом тяжелого топора можно расколоть толстую лиственную колоду.
Хуже всего в тайге весной, когда медведи выходят из берлог и начинают кататься на солнце по каменным россыпям, а в лесу появляются гнус и комары. Оленьи стада сами бегут из тайги к морю, а вслед за стадами спускаются с лесистых гор и эвенки ловить в устьях рек майму, горбушу и корюшку. У моря всегда ветер. Он отгоняет гнус, и стада вольно пасутся на прибрежье.
