Золотой Василёк - [5]

Из китайских булочных с еще мокрыми глиняными полами тянуло китайским бобовым маслом и только что сваренными на пару свежими пампушками.

Под соломенным навесом повар хлестал себя по голой спине толстым, как колбаса, куском теста, раскатывая его на лапшу.

От широкой реки по улице, поплескивая из бочки водой, медленно плелась в гору водовозка. Из городка спешили на базар русские женщины с корзинками, стучали деревянными колодками японки, толпой шли в белых грязных ватных кацавейках кореянки, неся на голове тяжелые корзины с овощами.

У пристани тихо плескалась река, покачивались шампунки и юли-юли, и китайцы поднимали сушить отсыревшие за ночь квадратные паруса.

Из шампунок выгружали на пристань картофель и капусту, маленькие и круглые, словно теннисные мячи, зеленые китайские дыни, коричневые шершавые, похожие на большую картофелину груши и огромные, в полметра, с загнутыми ватными концами китайские огурцы. Возле лавок на веревках висели лохматые кокосовые орехи и тяжелые подковки бананов. В кунгасах и кавасаки серебрилась и розовела кета.

Сюда, на пристань, спешил городок, а навстречу ему с океана вставало солнце.

На базарчик летом любила ходить с мамой и маленькая девочка Надя, чтобы купить к обеду мясо, овощи и хлеб. Зимой базарчик закрывался, да и Надя была занята, потому что хотя ей и было всего лишь четыре года, но она уже ходила с мамой на службу.

В окно еще, бывало, хмуро смотрит зимняя ночь, а мама уже будит Надю. Холодно и неуютно вставать при свече. Трещат и стреляют от мороза деревянные сосновые стены. Хочется плакать. И все же, плачь не плачь, идти на службу надо. Жила Надя в крошечной комнатке при школе, где мама, Екатерина Николаевна, была учительницей. Правда, на службу Надя стала ходить недавно. Случилось так, что однажды, когда сторожиха Егоровна нашла утром на снегу двух замерзших галок, Надя, гуляя в школьном дворике, лизнула железную пожарную лестницу, прислоненную к дровяному сараю, и содрала с языка кожицу.

Надя горько плакала. Язык лечили растопленным гусиным салом, и скоро он зажил.

Но с тех пор гулять Надю одну мама не отпускала. Ее просто оставляли дома. А ведь сидеть одной в комнате тоже надоест. И хочется Наде поиграть с сыном сторожихи Митькой. Он спит в своей люльке в кухне. А если не спит, так плачет, и на всю школу тогда слышен его крик.

Егоровна боялась, что из-за Митьки инспектор прогонит ее с места. И, чтобы Митька спал, она тайком от мамы дает ему в грязной тряпочке сосать растертые в кашицу маковые семена.

Просидев несколько часов одна, Надя идет в кухню и заглядывает в люльку. Глаза Митьки закрыты длинными ресницами. Может быть, он не спит? Он просто плохо видит Надю. Хорошо бы ему подрезать ресницы! Так думает Надя. Она возвращается в комнату, берет с маминого комода ножницы и снова отправляется к Митькиной грязной люльке. Она взобралась на табуретку, но, подбираясь к Митьке, качнула люльку и упала на пол, потеряв равновесие. Надя сильно ушиблась сама и Митьке успела посадить возле глаза царапину.

С тех пор мама не оставляла Надю одну и каждый день в восемь часов утра уводила ее с собой в классы.

В школе Надя сидит на первой, самой низенькой, парте, но ее ноги все равно не достают до пола. И Надя болтает ими для развлечения.

Маму все ребята называют Екатериной Николаевной. Только один мальчишка, Петька Муха, никак не может этого запомнить. Недавно Петька заплакал и сказал: «Анна Васильевна, я опять забыл, как вас звать». Все ученики засмеялись. Засмеялась и Надя. А мама просто сказала: «Не надо над Петей смеяться. Раньше у вас была учительница Анна Васильевна, вот Мухин и привык к ней». Потом мама стала объяснять что-то непонятное, и Наде стало скучно в классе.

Ребятам в школе веселей. Они поднимают руки, пишут мелом на большой черной доске. А Наде мама велела сидеть тихо, ничего не трогать и ни о чем не спрашивать. А Надя как раз любит все брать и все трогать. Перед ней на парте лежит грифельная доска и серый грифельный карандаш. Но рисовать грифелем неинтересно. То ли дело писать мелом на доске!

Вот мама достала из ящика картонные карточки. Это буквы. Мама берет одну карточку, высоко поднимает ее и показывает всему классу. Ребята смотрят на карточку и кричат хором: «А-а-а» или «У-у-у». Надя тоже кричит, и притом громче всех. Мама хмурит брови, строго смотрит на Надю, и она опять молчит.

Иногда вместо мамы в класс приходит батюшка. У него длинные, до плеч, волосы. Он носит шелковый капот с широкими рукавами, а на его большом животе висит на серебряной цепи сам бог. Отец Вукул его совсем не боится и даже часто сует кончик бога в рот.

Мысли Нади рассеянно бродят. Почему батюшка не причесывается, как мама? Наверно, он не любит вставать рано. Надя смотрит на ребят и вдруг задумывается. Из всех девочек вырастают мамы и тети, а из мальчишек — дяди и папы. А из кого же вырастают батюшки? Может быть, они сразу бывают батюшками, а когда уж совсем вырастут, сделаются богом?

Опершись левой рукой на пухлую щеку, Надя нехотя водит грифелем по доске. Взор ее останавливается на окне. Из него сквозь морозные узоры виден школьный двор, большой батюшкин дом с садиком, а в нем — стадо жирных батюшкиных гусей. Надя рисует гусей и пишет на доске письмо Митьке: «Гусей много, а наш гусь никоторый». Она ставит подряд все буквы, какие знает: «о», сломанное «о», которое называется «е», и любимую букву — точку.