Золотой Василёк - [2]

Весна на берегу моря начинается дождями, туманной мглой. По утрам до самого полдня волочатся за солнцем туманы и стоят высоко. Но если туманов нет, то видно, как на южных склонах сопок красным цветом зацветает багульник и в небе парят орлы. Скоро, значит, появится сельдь и горбуша. Потом ближе к лету придет с севера кета, белуга, неисчислимыми стаями приплывет с юга нежная рыбка иваси.

Тогда рыбацкие колхозы выходят в море на лов. По гиляцким селеньям разносится запах горячей смолы и слышится скрип точильного камня. Это гиляки на пороге своих фанз точат гарпуны на нерпу. Но, пока рыбы нет, в море еще тихо. Холодно плещется вода о скалы, стучит в днища шампунок, катает гальку на берегу. Но вот орлы-рыболовы начинают вдруг кружиться и падать на море, со свистом приподнимаются из-за прибрежных камней черные утки и дружно летят в одну сторону; низко, над самой водой, боком против ветра проносятся на острых крыльях чайки. И громкий гул вдруг поднимается над тихим морем. Стучат моторы шхун, кричат утки, как сумасшедшие хохочут орланы. И каждый кавасаки возвращается с моря, сверх всякой меры нагруженный рыбой.

Осень на океане тепла, туманов нет, меж тонких трав вырастает белый повейник, и ясность простирается до самых далеких гор. Ничто как будто не говорит об осени. Только листья на пахучем дубовом кустарнике вдруг начинают твердеть, чуть морщиниться. Но и они еще долго держатся на своих длинных черенках, звеня и колеблясь от малейшего ветра. Бывают очень тихие дни, такие тихие, что слышно, как в соседней бухте тикает новый консервный завод или как далеко, где-то близ заставы, проедут на грузовиках красноармейцы.

Иногда среди этой тишины раздастся вдруг грохот, подобный обвалу, и каменная пыль заблестит под солнцем над водой. Это взорвали гору на перевале, чтобы проложить сквозь глухой лес новую дорогу. Их уже много, этих новых дорог! Извиваясь меж гор, точно реки, выбегают они из самой глубины тайги и вливаются в новые города и поселки или падают на каменистое прибрежье у наших пограничных застав. Или пронесется над ней самолет и повернет вдоль океана на север.

Куда летит он? Может быть, на дозор, вдоль нерушимых границ нашего дальнего края. А может быть, просто везет почту к эвенкам в стойбища на берег Тугурской губы.

И долго провожают его взглядом рыбаки-краболовы, только что вернувшиеся с моря. Они на секунду оставляют свои железные крючья, которыми снимают панцири с крабов, и, подняв голову, смотрят вверх. А у ног их, меж плоских камней, тихо шевелится прибой, раскачивая листья морской капусты, и в сетях ворочаются крабы, такие большие, что вряд ли два краба разойдутся свободно на палубе кавасаки. И раздаются крики птиц, носящихся над приливом, и голос самого прилива, дождавшегося своего часа.

Благословенны края твои, родина, как бы суровы они ни были в глазах чужеземцев!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I. ТАИНСТВЕННЫЙ ДОМ

Лет пятьдесят назад великий лес начинался сразу за рекой, близ океана, где в лимане притаился небольшой портовый городок. На его главной улице — она называлась просто «Большая» — стоял каменный дом в четыре этажа, с высокой башней на крыше. С этой башни виден был весь городок и море, куда уходила могучая река.

На широкой железной вывеске первого этажа каждый мог прочесть: «Торговый дом Курц и Синюшкин».

От улицы дом отделялся палисадником с желтой дорожкой посредине. Она вела к деревянному крыльцу главного входа в магазин. Палисадник в городке называли голубым: за его чугунной узорной решеткой все лето голубели корейские лилии, вывезенные хозяином-немцем с Японских островов.

Жители утверждали, что за домом у немца был другой диковинный сад. Там будто бы цвели померанцы и мимозы и блестел пруд, на котором сверкал катер, настоящий морской катер, с трубой и с самым настоящим морским винтом.

Говорили, что в доме есть белый мраморный зал в два света, с белым роялем и белыми стульями и мрачная, мореного дуба столовая. Ее темные стены вместо карниза украшала пословица из крупных выпуклых букв: «Ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами».

Была и китайская комната. В ней по углам на черных тумбах из лакированного дерева вечно качали головами китайские болванчики-бонзы.

Но, пожалуй, самой интересной надо было признать комнату, в которой жили куклы. Их было сто пятьдесят. Почти все они сидели на низеньких диванчиках, покрытых оливковым штофом, под листьями вечнозеленых азалий и мимоз.

Там были дорогие французские куклы из розовой нежной лайки. Они сами могли ходить, разговаривали и закрывали глаза. Были куклы в резиновых макинтошах и в крошечных калошках, обшитых барашком, с белой маркой на подошве «Богатырь». Русские куклы в кокошниках с жемчугом, в ярких атласных сарафанах. Фарфоровые моющиеся куклы. Легкие харбинские целлулоидные пупсы. Тряпичные японки в пестрых кимоно, с челками на лбу и с жесткими, как щетка, волосами. И, наконец, крошечные, с мизинчик, копеечные дутые из воска голышки, которые лежали в таких же крошечных ванночках.

В доме чуть свет уже стучали на кухне ножами китайцы-повара, мелькали то и дело по лестницам длинные косы вертлявых бо́ек