Золотой Василёк - [69]

Она помолчала и еще тише добавила:

— Я знаю, институт ее ничему не научил. Сама я учила ее честности, труду, терпению. Так представлялся мне жизненный долг. А нужно было учить еще стойкости в борьбе. И кажется мне, что на таком крутом повороте люди старого века могут оказаться плохими спицами в колеснице жизни. Если надо идти — а ведь надо, — лучше идти вперед. И не оборачиваться вспять.

Она умолкла. Поднялась с кресла и протянула Курбатову руку на прощание.

Он остался один. Подошел к окну, откинул шелковую штору и открыл окно.

В высоком небе мирно роились звезды, а высь была далека и недостижима!

Ночная бабочка с шумом влетела и затрепетала на раскрытой створке окна.

Курбатов вздрогнул, когда она доверчиво опустилась на белый рукав его кителя. Осторожно снял ее с рукава и мрачным, но покорным взглядом следил, как она, вылетев в окно, блеснула в зеленом луче молодого месяца.

* * *

Екатерина Николаевна, тетя Дуня и Надя сидели за вечерним чаем.

— Ну что же, Надя? — сказала мать. — Пора серьезно подумать о будущем. Уходят последние пароходы. Если телеграмма от ректора задержится, ты ведь не сможешь выехать. Может быть, стоит поехать тебе к сестре Зине на Песчанку? Ты у нее немного погостишь. Там железная дорога. Придет ответ от ректора, ты сразу выедешь. Или ты хочешь остаться дома?

— Я тебе, мамочка, скажу правду: уезжать мне нынче как-то особенно тоскливо. Сердце ноет! — ответила Надя и отодвинула свой стакан с чаем.

— Тоскливо потому, что тяжко расставаться? — спросила мать. — Я насиловать тебя не хочу. Решай сама. Подумай обо всем. Тебе не хочется расставаться с человеком, который тебя любит. А ты сама... уверена в своем чувстве?

— Почему, мамуся, ты так говоришь? — удивилась Надя и встала со стула, как будто стоя ей легче было понимать себя.

— Любовь такого человека не может не льстить любой девушке. Но ведь тут дело не в обычном увлечении. Павел Георгиевич оставил семью. Он получил развод. Тебя не смущает это?

— Он не любит жену давно, — возразила Надя, в волнении рукой сбрасывая крошки белого хлеба с салфетки в тарелочку. — Не понимаю, как можно цепляться за человека, который тебя не любит.

— Ну, а если бы все сложилось иначе... — медленно, с паузами продолжала мать. — Представь себе, что наш папа был бы жив, и вот, когда твоя мать постарела и устала, ему встречается девочка, умненькая, очаровательная, и папа решил бы для нее покинуть нас.

— Это невозможно! — быстро заговорила Надя, откидывая прядь волос со лба. — Папа никогда не разлюбил бы тебя. Ты лучше всех красавиц и всех девушек на свете!

Екатерина Николаевна грустно улыбнулась и покачала головой.

— И для Люды и для Володи, — тихо сказала она, — их мама тоже лучше всех на свете. И они, наверно, тоже не могут понять, как отец мог их бросить, оставить семью. Ведь недаром же с тех пор, как Павел Георгиевич получил развод, Люда перестала с тобой встречаться и поссорилась с отцом. А ведь она любит отца.

— Люду настраивает Мария Гавриловна. Она боится, что Павел Георгиевич им мало денег оставит! Все деньги и деньги!

Екатерина Николаевна поморщилась, как от зубной боли.

— Он все равно к ним не вернется. Независимо от меня! — вспыхивая румянцем, заявила Надя.

— Вот и кажется: тебе больше всего хочется доказать,что Павел Георгиевич не любит жену, не любил и не будет любить, — строго сказала мать. — Хорошо. Я согласна с тобой. Я тоже уверена, что он не вернется больше в старую семью. Но ты? Ты-то? Проверила себя? Твоего чувства хватит на долгую жизнь? Пройдет какое-то время... И ты встретишь другого мужчину, молодого, интересного, который полюбит тебя впервые. А Павел Георгиевич будет хотя и умный, и элегантный, и храбрый, и все прочее, а все-таки пожилой человек. Не покажется ли тебе, что ты загубила свою жизнь... И разве ты не была одно время увлечена Петром Ивановичем?

Надя смутилась и опустила глаза. Она почувствовала в словах матери справедливый упрек.

— Ты еще не понимаешь, Надя! Любить надо не только пылко или глубоко... Надо любить великодушно и возвышенно. Поэзия первых встреч, таинственность, в которой рисуется любимый человек, все это меняется, как только люди начинают жить вместе, изо дня в день. Тут уж нужно совсем другое. Надо понимать и беречь близкого человека, а не думать только о том, как очаровывать его. Любить по-настоящему, как себя. А разве ты всегда себе нравишься? Разве все, что ты делаешь, всегда красиво и благородно? Но себя человек извиняет, себе находит оправдание. Тебе вот нравился Петр Иванович. А он горячо тебя полюбил. А как жестоко ты с ним обошлась! Ты ему жаловалась на Павла Георгиевича. Зачем? Чтобы возбудить между ними неприязнь? Я знаю. Ты сумела заглянуть в себя и ужаснулась: тебе было и стыдно и горько. Ты осудила себя. Но не разлюбила. Ты поняла и простила себя. Но этого мало. Нужно уцепиться за это и стать лучше. Узнай, что́ в тебе плохое. И будь великодушнее к другим, умей понимать других и, когда надо, прости. Ведь и Павел Георгиевич и Петр Иванович были к тебе великодушны.

Надя слушала, нахмурив брови.

— Жизнь, Надюша, серьезнее, чем это кажется в девятнадцать лет. И, может быть, легче стать героем на войне, чем в повседневной жизни никогда не изменять долгу и истине.