Золотой Василёк - [40]

Он метался по просторному кабинету и гостиной, как лев в тесной клетке, и натыкался все время на какие-то таинственные знаки. Подходил к мраморному камину гостиной, и модные часы с бронзовой скульптурой Мария на развалинах Карфагена тихо шептали ему: «Напрасно, напрасно ты будешь тревожить нетронутую молодую душу. Ты сильный человек! И хочешь бороться со слабым! И это в городке, где каждый шаг проверяется любопытными глазами праздных людей. Ведь они втопчут в грязь имя ни в чем не повинной девочки и причинят горе матери, уважением которой ты так дорожишь».

Он принимал самые противоречивые решения: самые безумные и самые благоразумные. Куда девалась его насмешливость, хваленое равновесие? Он, как гимназист, считал минуты, ожидая встречи с девочкой. Придумывал разные предлоги, чтобы лишний раз проехать мимо дома и окон Надиной комнаты, с волнением глядел на зеленый свет лампы, который струился сквозь занавеску с ее школьного столика. То он бранил себя, что не сдержался и выдал тайну, то радовался, что Надя все теперь знает, и даже страдания свои он оберегал, как святыню.

Он провел рукой по волосам и остановился перед зеркалом. Еще сегодня утром он любовался этой гостиной, отделанной с большим вкусом. Она в самом деле была хороша. Обитая темно-оливковым штофом, с узкими, во всю высоту стен зеркалами, которые чередовались с такими же большими, из цельного стекла окнами, со светло-коричневыми бархатными гардинами, мягким английским палевым ковром, она располагала к отдыху и приятным мыслям. Он так мечтал, как они сядут втроем — он, Надя и Лиза — у камина и, следя за мерцанием углей, он расскажет что-нибудь хорошее из своего путешествия по Цейлону или о музеях Флоренции и вызовет радостный блеск вдумчивых любимых глаз.

И вот Надя не захотела остаться, даже не зашла в гостиную, не поинтересовалась нарядным домом, отделанным, как маленький дворец. И теперь ему все стало безразлично. Раздражали шелковые пуфы. Они попадались под ноги и мешали его большому, нервному шагу. И он отшвыривал их со злобой.

Курбатов вынужден был сознаться, что в глубине души была у него затаенная мысль поразить Надю дорогим комфортом. И сейчас он сердился на себя за это. Пытался призвать на помощь скепсис и иронию, собрать все силы ума. Вспоминал Надины капризы, ее недостатки, старался думать о Людмиле Федоровне и делать сравнения не в пользу Нади.

Но, как ни старался, он был не в состоянии сосредоточиться и увидеть, какие глаза у Нади, волосы или цвет кожи. Он очень отчетливо видел глаза Людмилы Федоровны, представлял ее стройный стан и пытался заглушить мысли о Наде, но образ ее с неотразимой силой стоял перед ним, и он даже не мог дать себе отчета, как он ее любит. За что? Что в ней хорошего? Лучше ли она других или хуже? Он только чувствовал, что она овладела им и он не может ни на минуту отделаться от этого ощущения, как не может не чувствовать себя самого, своего тела и своих дум.

И, когда он вспоминал, что завтра Надя придет, сердце его трепетало, как у мальчика, и, забывая всю мудрость, всю пройденную школу жизни, он был счастлив, что признался девушке в своем безумном чувстве.

Он пробовал сесть за стол и работать, но перед его внутренним взором в беспорядке теснились вереницы картин, впечатлений, звуков, какой-то хаос, как и на висящей перед столом картине, и среди этого хаоса, торжествуя над всем, носился образ девочки с лучистыми глазами.

Глава VII. ССОРА

Со дня казанской Надя совсем перестала бывать у Курбатовых. Сначала это не было заметно ни для кого. Надя много занималась. В гимназии шла подготовка к толстовским дням, приближалась третья годовщина со дня смерти великого художника. Наконец, в декабре восьмиклассницы сдавали полугодовые зачеты и практические уроки. В самом деле, было совсем не до развлечений. И под разными предлогами Надя сидела дома, даже к Мане не забегала, хотя это было уже совсем нехорошо.

И с Павлом Георгиевичем Надя нигде не встречалась.

Но однажды на вечере в Общественном собрании, когда шел любительский спектакль «Горе от ума», Надя сидела рядом с молодым учителем физики Петром Ивановичем Моховым. Родом болгарин, он только что окончил университет и преподавал и в реальном училище и в гимназии физику.

Его красивое, несколько иконописное лицо было очень выразительно. А врожденная деликатность и молчаливость скрывали его почти фанатическую правдивость, честность и стоицизм.

Многие маменьки уже прочили за него своих дочек, зазывали на квартиру «с полным пансионом», но Петр Иванович поселился у старой немки, нигде не бывал и почти все свободное время проводил в физическом кабинете, подготовляя к занятиям опыты и проверяя приборы.

Познакомившись с Надей на одном из вечеров в Военном собрании, когда реалисты ставили свой ученический спектакль, Петр Иванович сразу почувствовал к ней расположение.

Ему нравился в ней тот особенный род красоты, главную прелесть которой составляют улыбка и выражение лица.

Восьмиклассницы пользовались некоторой свободой, и Петр Иванович всегда находил случай встретиться с Надей. Он после уроков занимался в физическом кабинете, а Надя ежедневно ходила давать урок мальчику Ване, который отставал по русскому языку. Ровно в шесть часов Надя спускалась со второго этажа, а Петр Иванович, услышав стук парадной двери, сейчас же выходил из кабинета и догонял Надю по дороге.