Золотой Василёк - [39]

— Меня проводит Арсентий. Ведь он уже пришел за мной.

Она старалась сделать вид, что не замечает странного предложения Курбатова. Как он, хозяин, мог оставить гостей, чтобы отвезти Надю домой!

Они вышли в переднюю. Курбатов снял с вешалки Надину шубку и опять стал упрашивать ее остаться.

— Сделайте это для меня, останьтесь! — В голосе его слышалось волнение.

— Почему вы так настойчиво просите? — удивилась Надя. — Никому я ничего не испортила. Девочки веселятся, танцуют, — говорила Надя, застегивая шубку. — Сегодня я не могу. Если это удобно, я приду завтра. Отпрошусь у мамы и приду с мадемуазель Сури. Она очень хотела посмотреть ваш новый дом.

— Это своим чередом. А сегодня доставьте мне удовольствие! — настаивал Курбатов.

— Какое может быть для вас удовольствие? Не могу, — упрямо возражала Надя.

Она вышла на крыльцо. Снег крупными хлопьями кружился в свете электрического фонаря. За чугунной решеткой, на тротуаре, стоял Арсентий и скользил сапогом по пушистому снегу. Курбатов вышел за Надей. Снег звездами опускался и не таял на его непокрытых густых волосах.

— Я в последний раз прошу вас остаться, — сказал он глухо.

— А я в последний раз говорю, что не могу, — уже раздраженно заявила Надя.

— В таком случае, я вам вот что скажу, — нахмурившись, резко сказал Курбатов, — вы прекрасно знаете, почему я вас прошу остаться, и поэтому не хотите.

Надя удивленно подняла запушенные снегом длинные ресницы и, смутно почувствовав в словах Курбатова что-то чуждое и обидное, внимательно посмотрела на него и, чтобы уж ничего больше не слушать, отрывисто и сухо сказала:

— Я ничего не знаю. И не понимаю вас. Прощайте.

Арсентий нетерпеливо хлопал варежками. Надя вышла за чугунную ограду.

Снег все еще падал большими редкими звездами. Они медленно опускались, как крошечные вазочки на хрустальных ножках, и под ними блестела укатанная, будто слоновая кость, узенькая тропинка на тротуаре.

Надя глубоко вдыхала воздух, напоенный запахом снега, елей и пихт. Осторожно шла, стараясь не разрушить мохнатых звезд, и думала о Курбатове.

Странный разговор встревожил ее. Дома, сбросив шубку и шапку, Надя быстро прошла в спальню матери. Присела у туалета перед большим зеркалом и, положив подбородок на руки и упершись локтями на стол, задумалась. Из зеркала, как чужая, смотрела на нее кудрявая головка, локон выбился с левой стороны, и капельки растаявших снежинок блестели в растрепавшихся волосах.

Испуганные глаза казались от волнения черными, а в расширенных зрачках метались маленькие человечки.

Глава VI. ЛЮБОВЬ

Только в мире и есть, что душистый

Милой головки убор!

А. Фет

Едва проводив гостей, Курбатов ушел в свой кабинет, соединявшийся с нарядной гостиной. Запер двери на ключ и нервно, широким шагом ходил из угла в угол по дорогому английскому ковру. С ужасом думал он о том, что произошло. Как, как это могло случиться? Он, испытанный и сильный в жизненных невзгодах человек, мог оказаться в плену у девочки, почти ребенка?

И, перебирая в памяти события последних лет, он все никак не мог понять, каким образом он допустил в себе такую слабость, не остановил вовремя чувства, едва заметив его первые признаки.

Но разве можно уловить минуту, когда распускается цветок? Вот он уже раздвинул листики прицветника, развернул верхние лепестки. Ждешь, ждешь, следишь за ним. Нет. Это всего лишь бутон. Отошел на миг, а он уже красуется и сверкает на солнце, и блестит росой его венчик.

Павел Георгиевич не заметил, когда в его душу вошла любовь, а когда он это понял, она уже сияла победно, и он весь был в ее власти и никуда не мог уйти от этого очарования.

Давно ли он как будто только с любопытством наблюдал, как росла и развивалась Надя, не подозревая, что в это вовлечено и его сердце. А чувство крепло и становилось грозной силой. Девушка завладела всем его существом. Да полно! Возможно ли это?

Он негодовал, возмущался, пытаясь сбросить наваждение. Но образ Нади точно сросся с ним, он постоянно чувствовал ее около себя.

И припомнился Курбатову летний день, когда впервые он увидел Надю на старой лиственнице с галчонком, ее нежный голос на «Васильке», когда она читала «Сон Макара». Но когда же все-таки это случилось? А кто-то как бы из глубины сердца ему говорил: «И тогда на лиственнице, и на «Золотом Васильке», и на «Джоне Коккериле» в прошлом году, когда ты нарочно приурочил к ее отъезду ревизию своего участка».

Ему представилась светлая улыбка Нади, будто она в это время вспоминала или думала о чем-то возвышенном и прекрасном. С тоской Курбатов сжал кулаки.

В душе его поселились как будто два разных человека, и он явственно слышал их противоречивые голоса. Один, как любимый им рыцарь Дон-Кихот, взывал к его высокому духу и чести, другой, как трезвый Санчо Панса, убеждал не пренебрегать земным. Даже вещи и те, словно живые существа в андерсеновских сказках, старались повлиять на него. На столе, как обычно, лежала «Комедия» Данте. И страница была раскрыта. Взгляд Курбатова упал на строку, которая всегда волновала его ум: «Оставь надежду навсегда...» Сейчас он улавливал в ней особый, скрытый смысл. «Ну что ж! — возражал он. — Пускай нет надежды. Мы и самую надежду отвоюем!»