Золотой рубин - [11]

— А тогда он платит мне большую неустойку, — ответил Шварцу на это Шульц.

— Это еще как сказать. Придерется к чему-нибудь и не заплатит. У него-то тут всюду свои: и судьи, и прочее начальство. Лучше осторожней будь.

— Генрих Шульц никогда дураком не был! — гордо заявил Шульц.

— Ну и хорошо, если это так, — сказал ему на это Шварц.

Хрустальная фабрика его превосходительства не приглянулась Шульцу, особенно составная, с которой главным образом и придется иметь дело ему, Шульцу.

— Какая грязь, мой бог! — фыркал он. — И это там, где должна быть особая чистота. И это тут, где готовится шихта для хрусталя! Где будет составляться шихта и для моего золотого рубина! Нет, так не будет! Я потребую, чтоб для моего золотого рубина была абсолютно чистая шихта, я наведу тут порядок.

— Наведи, наведи, генерал тебе за это только спасибо скажет.

— Мне не нужно его спасибо, мне нужна хороший шихта для мой хрусталь, — сказал Шульц, от волнения и не заметив, что опять перешел на коверканный русский язык со своего родного немецкого, забыв, что перед ним сейчас не генерал Мальцев, а друг, соотечественник.

Остальные цехи тоже Шульцу не приглянулись из-за ужасной тесноты. Только в живописном да гелиоширном было мало-мальски попросторнее. И Шульц удивлялся, как эти русские могут работать в такой тесноте, да еще работают как, любо-дорого глядеть! И не мешают друг другу, хотя казалось, что им и не повернуться тут.

«Да, ловкие ребята», — думал Шульц про дятьковских мастеров.

А еще больше он удивлен был, когда они вошли в музей-образцовую.

Шульц да и Шварц тоже видели у себя в Богемии вот такие музеи, где выставлялись лучшие образцы изделий завода. И все же Шульца многое поразило в музее хрустальной фабрики его превосходительства.

Образцовая помещалась на третьем этаже упаковочного цеха. Она занимала весь этаж, была залита светом, и экспонатов были тут тысячи. Такого обилия образцов Шульц не видел никогда.

— Бог ты мой! И чего же тут только не наставлено! — сказал он Шварцу.

— Да, собрание богатое, — ответил Шварц.

И они начали неторопливый обход выставки, останавливаясь перед тем, что вызывало особый интерес Шульца. Шульц никак не думал, что у русских, этих медведей, может быть столько прекрасных изделий из стекла и хрусталя. Его удивляла и чистота колера, и богатство алмазных граней, и разнообразный ассортимент. Здесь были сервизы для стола, церковная утварь и такие уникумы, как хрустальные самовары, сапоги и лапти, всевозможные грузы для бумаг, и грузы эти были сделаны с таким мастерством и выдумкой, что Шульц просто диву давался. Внутри одного из таких грузов из свинцового хрусталя была размещена деревенская свадьба: сваты, сватьи, жених и невеста сидели за свадебным столом; все фигурки были сделаны из разноцветного стекла и выглядели как живые.

Но особенно поразил Шульца самый большой экспонат музея-выставки — громадный, в рост человека, подсвечник из трех хрусталей: белого мраморного, бесцветного свинцового и оранжевого. Шульц как стекловар знал, как трудно сварить все эти сорта: коэффициент их расширения должен быть почти одинаковый, иначе при обработке они бы разрушились.

— Сколько же эта махина стоит? — поинтересовался Шульц у Шварца.

— Без малого тысяча рублей, — ответил ему Шварц.

— И покупают?

— Да, бывают заказы и на такие изделия, богатые монастыри и соборы заказывают.

— Мой бог! Сколько же денег тогда у этих монастырей и соборов, что они могут платить за один подсвечник тысячу рублей, — ужаснулся Шульц.

— Ты еще учти и то, что такие подсвечники заказываются не в единственном числе, а парами, по два, а то и по четыре, — пояснил Шульцу Шварц.

— С ума сойти, с ума сойти! — удивился Шульц. Потом они перешли к разделу сервизов.

— Грань Дитриха… Грань Кербеза… Грань Беллюстина, — начал перечислять Шварц названия сервизов.

— О! Наше, немецкое! Наши мастера делали, — обрадовался было Шульц.

— Нет, не наше, это все работы русских мастеров, — ответил ему Шварц.

— Русских? Тогда почему же они называются так?

— А потому, что Дитрих, Кербез и Беллюстин были когда-то управляющими этой фабрикой, ну они таким образом и хотели увековечить свои имена тут. Они приказывали какому-либо мастеру алмазной грани изобрести новую грань, тот делал ее, а в списки названий новая грань заносилась под именем управляющего, — пояснил Шварц.

— Но ведь это же не хорошо делать так, это же все равно что и воровство, — возмутился Шульц.

— Мало ли что, тут так принято, — сказал Шварц. — Я и сам создал несколько образцов новых граней. А думаешь, они носят мое имя? Как бы не так! Они помечены только номерами.

— Почему же ты не протестовал? Не сказал об этом генералу?

— Потому что это бесполезно, я бы имел от того только неприятности, — говорит Шварц. — Его превосходительство такое позволяет только высшим своим служащим, а мелкую сошку, вроде меня, он этим не любит баловать.

Но были на выставке и такие экспонаты, которые привлекли внимание Шульца своим убожеством и несуразицей. Особенно нелепым ему показался четырехгранный штоф из зеленого стекла мутного колера, с шестью стаканами к нему, небрежной, аляповатой отделки. На боках штофа были нарисованы тушью силуэты кувыркающихся чертенят, под ними надпись церковнославянским шрифтом: «Здорово, стаканчики! Каково поживали? Меня поджидали», «Пей, пей, увидишь чертей!», «Пить до дна — не видать добра!»