Золотой кол - [10]

Тут и Матвей начал меня успокаивать. Голосок такой ласковый сделал:

«Дочка, зачем ругаться? На, скушай яблочко», — говорит и яблоко мне подает.

Разозлилась я:

«Не нужны мне ваши яблоки! А зерно не мое и не бригадирское! Народное! За него сейчас кровь на фронте проливают…»

А Бокон вдруг гаечный ключ у меня вырвал и в сторону бросил:

«Отойди, соплячка! Насыпай, Матвей!» — кричит и кап развязал.

«Не дам!» — Я стала обратно кап завязывать.

А Бокон выругался матом — да как толкнул меня! Я еле на ногах удержалась. А тут и Карагул с дедом Сапаром на шум прибежали. А Матвей уже себе полмешка пшеницы насыпал.

«Бокон, что случилось?» — испуганно спросил дед Сапар.

«Мы брали у Матвея картошку для колхоза, а обещали вернуть зерном. А вот эта правдолюбка сдуру крик подняла!»

«Тогда все правильно. Что ж ты, доченька? — дед укоризненно покачал головой. — Разобраться надо было сначала…»

«Как так — все правильно?! Такие дела решает только председатель. И почему Матвей приехал сюда, а не на склад? А потом, я что-то не припомню, чтобы кому-то выдавали семенную пшеницу!» — возразил Карагул.

«Бабьи слова повторяешь! — разозлился Бокон. — Смотри, Карагул, не доведет это до хорошего!»

«Я говорю то, что думаю. Давай сюда мешок, Матвей!»

«Ты что, щенок, с ума сошел?!» — Бокон с ненавистью уставился на Карагула, но он не отвел глаза.

«Отдайте по-хорошему!» — повторил опять Карагул.

Злобно ругаясь, Бокон вскочил на коня и, нахлестывая его, поскакал к аилу. За ним, взяв свои пустые мешки, тронулся на дребезжащей бричке и Матвей. Мы молча стояли и смотрели им вслед.

Не прошло и недели, как по поклепу Бокона, заявившего, будто мы с Карагулом воруем колхозное зерно, обыскали наш дом. Когда из этого ничего не вышло, то он как бригадир сделал Карагула поливщиком, а его телегу передал другому. Бокон и меня обливал грязью перед руководством МТС. Но бригадир наш, Митька, заставил его язык прикусить: «Для вас, может, Уулча и плоха, а для нас лучше ее работницы нет!»

— В тот день они с Матвеем с утра на склад ко мне приезжали, — заметила Тунук. — Так я им сказала, что без разрешения председателя не могу выдать и зернышка. А они, значит, тогда к вам поехали…

— Ведь это Бокон тебя завскладом устроил? — спросила Уулча. — Небось поживиться надеялся.

— Наверно… — задумчиво сказала Тунук.

* * *

«Права Уулча. Не зря Бокон так хотел, чтобы именно я заменила завскладом, ушедшего на фронт. Видно, уже тогда начал опутывать меня своей сетью», — подумала Тунук, вспоминая далекие военные годы.

Она будто наяву услышала вкрадчивый голос Бокона: «Ты будешь завскладом, Тунук. И не возражай. Я уже договорился с председателем. Да и нет в аиле лучшей кандидатуры, чем ты. Образование у тебя есть. Работа нетрудная. Если что — мы рядом, всегда поможем».

Тунук долго отказывалась, но Бокон все-таки уговорил ее. А мать была так рада: «Не упускай, доченька, своего счастья. Спасибо Бокону, вспомнил твоего отца, поддержал, поднял тебя. Ведь теперь все в его руках…»

В помещении склада, кроме мешков с пшеницей и ячменем, было несколько мотков веревки, конская упряжь. В отдельном углу хранились продукты для горячих обедов рабочим и мешки с несортовой пшеницей, которую выдавали вместо аванса. Вручая ключи от склада, председатель предупредил Тунук: «Дочка, большая ответственность теперь на тебе. Здесь все наши запасы зерна. Будь осторожней. Немало еще есть среди нас проходимцев».

Бокон первое время приходил несколько раз, брал понемногу зерна, мол, у того-то мука кончилась, у другого. Но когда в очередной раз она попросила принести разрешение председателя, Бокон перестал тревожить ее.

Тунук чувствовала себя неуютно в холодном, мрачном помещении склада, выходила наружу и, так как работы в самом деле почти не было, сидела вышивала. За зиму она послала на фронт несколько посылок с носками, варежками, вышитыми платочками. Вышивая очередной платочек, она тайно надеялась, что он попадет к Нуру, на каждом мелкими стежками ставила метку: «От Тунук».

Она успела увидеть Нур-агая перед отправкой на фронт. В тот день подруги провожали в армию дядю Кербез. Перед районным военкоматом толпилось множество народу. Шум, гам, смех и слезы. И вдруг совершенно неожиданно Тунук увидела Нура. Он стоял в стороне, в тени тополей. Сутулый старик, по всей видимости отец, успокаивал плачущую женщину, видимо мать. На Нуре была та самая белая рубашка, в которой он принимал экзамен.

— Как доедешь, сразу напиши… жеребеночек мой, — мать обняла его, прижала к груди.

— Крепись, сынок. Пусть бог даст тебе силы, а нам терпение. Увидимся ли еще? — голос отца дрожал от волнения.

— Не печальтесь понапрасну. Не я один на фронт ухожу. Что толку от слез? Не плачь, мама… — Нур нежно поцеловал мать. — Мы вернемся. С победой вернемся!

— Мед тебе на уста, родимый мой. Да сбудутся слова твои. Береги себя. А мы уж как-нибудь проживем… — Женщина вытерла глаза уголком платка.

— А ты кого провожаешь, Тунук? — Заметив девушку, Нур обрадованно шагнул к ней.

— Дядю Кербез. Вон они стоят, — показала Тунук на подружку и ее отца.

— Как ребята поживают? Чем занимаются?

— Работают в колхозе.