Золотой капкан - [96]

— Макс! Макс! Помоги же… — бился под собакой Гвоздь.

— Снимай куртку. Быстрее!

Гвоздь сообразил и вынырнул из одного рукава, забросил куртку на собачью голову. Пес мгновенно ослабил хватку и вывернулся из-под нее.

Ударила очередь, и Никон, жалобно взвизгнув, забился в грязи.

Солдат, бросив ненужный теперь автомат, карабкался по склону, и страх быть пойманным придавал ему силы. Он успел увидеть, как посыпались в овраг крестьяне, навалились на Гвоздарева и крутили ему руки, и Солдат выл, думая лишь о том, как добраться до леса.

Он оттолкнул бежавшего наперерез мужика, и тот закувыркался по земле, и Солдат отметил, что в руках упавшего был автомат, и мчался к кромке, выкладываясь до предела, ожидая напряженной спиной свинцового удара…

Протасов поймал бегущего на мушку и успокоил дыхание, прежде чем нажать на курок. Палец твердо лежал на собачке, и в тот момент, когда он надавил на нее, чья-то рука толкнула ствол к земле.

Пуля с визгом отрикошетила от земляного бугра и улетела в небо.

Чертыхнувшись, Протасов поднял глаза. Перед ним стоял взъерошенный Кузьма.

— Не стреляй. Деваться ему все равно некуда.

* * *

Ветер раздувал гудящее пламя, и оно с жадностью перебрасывалось с дома на дом, пожирая все на своем пути. Горело не меньше половины дворов. Пока мужики управлялись с последними бандитами, женщины, образовав на улице цепь, передавали друг другу ведра с водой, надеясь отстоять уцелевшее. Плескали из ведер в огонь, что было не эффективнее стрельбы по слону дробью, поливали крыши еще целых домов, отбрасывали пылающие головешки.

Поселок умирал на глазах…

Но природа смилостивилась над людьми, небо стремительно почернело, заклубились угрюмые тучи. И пошел ливень, какого не помнили даже старики.

Ливень шел недолго, каких-то пятнадцать-двадцать минут, но прибил огонь и загасил его. Над гигантским пепелищем поднимался едкий белесый пар. Погорельцы продолжали заливать еще тлеющие угли, разгребали дымящиеся завалы, спасая то, что можно было спасти.

От всего поселка осталось пять дворов и церковь, почерневшая, с обуглившимся куполом.

Вдоль улицы кладбищенскими надгробиями тянулись закопченные остовы печей, вой и плач стоял над разоренным поселком. Бабы оплакивали сгоревшее имущество, мужики мрачно толпились возле накрытого куском холста тела старейшины. Поодаль сидел Вадим. На сей раз медицинские знания были бесполезны.

Но слезы высохли и умолкли голоса, когда на дороге появилась странная процессия. Впереди, повесив голову и не поднимая глаз, брел Гвоздарев, чьи руки за спиной стягивали вожжи. Немного отстав от него, шел Иван с трофейным автоматом, сзади — гурьбой мужики и Протасов с ними.

Поднявшись, Вадим подошел к Ивану.

— Больше никого?

— Был, да ушел. Ну да ничего. Леса здесь дикие. Жить захочет, прибежит как миленький…

Толпа обступила Гвоздарева, рассматривала его с нездоровым любопытством, как диковинного зверя, пойманного охотниками. Прожигаемый насквозь этими взглядами, он не смел поднять головы и заметно вздрагивал при отпускаемых в его адрес смешках.

Но Протасов видел — не было ненависти в лицах таежников и ни одно ругательство не осквернило слух, ни одна горячая голова не потребовала самосуда.

А Гвоздь стоял, как облитый помоями, и мечтал провалиться сквозь землю или, на худой конец, хоть потерять сознание.

Оставив его поселенцам, Протасов зашел к Ивановым.

— Коля!

Он вздрогнул от родного до боли крика, и Ольга, выбежав к воротам, повисла у него на шее, прижалась к нему, обнимая его здоровой рукой. Из зеленых глаз ее выкатились две крупные слезинки и покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки.

Он обнял ее, с любовью смотрел в родное лицо, и в горле предательски першило.

— Вот и все, Оленька. Все закончилось, — повторял, гладя ее по волосам.

Никодим с Варварой, став невольными свидетелями сцены, смущенно отвернулись.

Протасов приобнял жену за талию и сказал Никодиму:

— Простите нас. Если бы не мы со своими проблемами, не было бы такого.

— Зачем так говоришь? Господь послал нам испытание, и мы его выдюжили. Да и не будь вас, эти, — он показал на стоявшую у стены троицу, — все одно бы нагрянули… а без вашей помощи нам не управиться.

— Но столько сгорело. Скоро холода, как вы будете жить?

— Ничего, помаленьку. Первое время всем миром, изб хватит. Потом заново отстроимся. Не впервой нам начинать с голого места.

— Жаль, старика не воскресить, — помрачнел Протасов.

— Старца жалко, — согласился Никодим. — Но на все воля господня. Ему одному ведомо, когда приходит твое время… Выберем общиной нового. Важно, чтобы законы церковные блюл, хранил веру нашу.

— Закон? А с этими подонками что? За воротами, кстати, еще один. Судите их, как посчитаете нужным.

— Нет, — сказал Никодим. — Нам это не можно. Мы не вправе кого-либо осуждать, ибо сказано: «Не судите, да и вас никто не осудит».

— Ну не знаю, — поразился Протасов, разводя руками. — Вам виднее. Мы бы хотели сегодня покинуть вас, пора и честь знать…

— Вот и забирайте их с собой.

— Пойдем к людям, — предложил компромисс Протасов. — Пусть они рассудят.

* * *

Бандиты вжимались спинами в забор, а вокруг бурлила страстями толпа, бросала в лицо гневные, но справедливые выкрики.