Золотой капкан - [52]

— Знаешь, в голове туман стоит, — шепотом пожаловалась Ольга. — Горячий… Кружится все…

Протасов был бессилен что-либо сделать и молчал. Надо было успокоить ее, сказать что-нибудь ободряющее, но ничего почему-то не приходило в голову. Безнадега…

А температура лезла и лезла вверх. Он лучше всякого градусника определил, как она перевалила за отметку «тридцать восемь». Дыхание ее сделалось совсем прерывистым, с присвистом.

Так долго продолжаться не могло, и Протасов понимал — стоит хоть на минуту остановиться на отдых, дальше она идти не сможет.

Увидев в теряющем листву кустарнике кроваво-красные россыпи ягод, он отпустил ее локоть, сорвал мимоходом несколько:

— Подожди… Я мигом.

И бегом догнал Ивана.

— Съедобные? — спросил его.

Иван повертел ягоду в пальцах, сунул в рот и осторожно надкусил:

— Ешьте.

— А не волчья?

— Не бойся, не отравитесь.

— Привал скоро?

— Устали?

— Моя совсем сдает. Боюсь, как бы не слегла.

Плоды оказались кисло-сладкими на вкус, но жажду утолили. Протасов нарвал горсть и отдал жене. Жевала она с видимой неохотой. Десяток ягод погоды не сделают, понимал он. И сам, гриппуя, когда в глотке спекалось от жара, стаканами заливал пылающий внутри пожар. О том, чем могла закончиться даже обычная простуда — в холодном лесу, без теплой одежды, постели и аспирина, боялся себе представить…

* * *

Ирину всегда считали везучей. Ей повезло с рождения — на свет появилась не в рабоче-крестьянской семье, где будущее и без цыганского гадания просматривалось четко: школа, ПТУ, фабрика или завод с вонючими, грязными работягами, чьи интересы сводились к водке, замужество за одним из таких, перебивание с хлеба на воду в ожидании зарплаты и страх перед возвращением с работы вечно пьяного муженька… Типичная судьба восьмидесяти процентов женской части России.

Но ее отцом был не токарь-станочник, а секретарь районного комитета партии, и этим все сказано. Училась она в привилегированной школе, а когда настали рыночные времена и папа переместился из райкома в кресло президента банка, на себе перемен не почувствовала, не нуждаясь ни в чем и ни в чем себе не отказывая.

По окончании школы папа отправил ее доучиваться в нархоз[4], заплатив за учебу немалые деньги. Спустя пять лет, не имея семи пядей во лбу, она заняла одну из престижных должностей в его банке, быстро продвинулась по служебной лестнице, и к двадцати трем годам имела отдельную трехкомнатную квартиру, солидный счет, роскошную иномарку и виды на безоблачное, ничем не омраченное будущее, тем более что собиралась выйти замуж за Олега Чехлова, которого отец нахваливал как очень перспективного предпринимателя.

Свадьба и прожитый совместно год немногое изменили в ее жизни. Разве что с работы пришлось уйти — на этом настоял Олег. Денег и так хватало с лихвой. Скоро, впрочем, она пожалела о поспешном решении, устав сидеть в четырех стенах.

И все же хватило ума согласиться на дурацкую авантюру мужа? И вместо того, чтобы недельку понежиться на побережье Адриатики, где сервис, комфорт, пятизвездочный отель и прочее, оказаться в тайге, мокнуть в ледяной воде, спать, как собака, на подстилке из веток, есть полусырую несоленую рыбу… Бр-р…

И теперь, блуждая по этому лесу, которому не было ни конца, ни края, она испытывала настоящий шок. Прежняя беззаботная жизнь рассыпалась в прах, сложилась, как карточный домик, от одного неловкого прикосновения. Что теперь ее ждет?

Ее… задаваясь этими вопросами, она как-то забывала о существовании Чехлова, точно его и не было рядом. Рядом… Да, он поблизости, немного отстал от остальных. Но супружеской теплоты, поддержки с его стороны она не чувствовала. Вроде бы он рядом, а вроде его и нет.

Впрочем, ей от этого ни холодно и ни жарко. Любила ли она его, выходя замуж? Сложный вопрос. Год назад, примеряя фату и свадебное платье, она не забивала себе голову. А что любовь? Красивые слова, и не более. В жизни все много прозаичнее.

Вот и сейчас, когда главное — выжить, а выживает только сильнейший, не обремененный узами, обещаниями и соглашениями, она должна думать о себе и только о себе. Мужей бывает много, а жизнь — она одна.

* * *

Цепочку замыкал Чехлов. Минувшие события не прошли для него бесследно, наложив отпечаток, и он далеко не походил на того уверенного в себе Олега Чехлова, каким выглядел еще два дня назад. В его лице читалась растерянность, плечи безвольно опустились. Он шел, не сводя глаз с земли, чувствуя себя виновным в постигших их злоключениях, и переживал это. Ему казалось, что спутники лишь из вежливости не выговаривают ему наболевшее и не обвиняют. Но нарыв однажды созреет.

«Да, — каялся он в сотый раз, — именно я вас сманил в тайгу, и именно эта дурацкая затея стала первопричиной нашего пребывания здесь, беспомощности перед лицом матери-природы».

Ситуация аховая. И неизвестно, в том ли направлении они двигаются. Лес, он везде один. Как сестры-близняшки похожи друг на друга сосны, шумевшие кронами, подсохший и серый, вымахавший в пояс папоротник, и создавалось впечатление, что они топчутся на месте и с утра не продвинулись ни на километр. Было бы проще идти с уверенностью — придерживайся подрагивающей на компасе стрелки, сожми зубы и через холод, через усталость, через «не хочу», но сдюжь, и лес скоро расступится, и на открытом месте им откроется затерянный в глуши поселок или деревенька…