Золотой капкан - [30]

Страх… Страх перед наказанием, страх перед физической силой, страх перед страданиями и ликом смерти — вот его помощник! Страх…

Злость горячей волной прилила к голове. Он шагнул к опустившей головы цепи, сцапал за грудки первого попавшегося — плешивого бродягу, и взревел, когда он, испуганно моргая ресницами, уставился на него, вместо того чтобы смиренно смотреть в землю. Успокаивало одно — в глазах все же стоял страх. Из искры разгорится пламя.

— Значит, так вы усвоили урок номер один? Не понимаете, когда с вами на доверии, обращаются по-хорошему?.. Лады! Пойдет по-плохому!

Выплескивая из себя душившую ярость, он всадил кулак в худое брюхо плешивого.

Бродяга закатил глаза и задвигал челюстями, глотая воздух. Ноги в коленях подогнулись, и, не будь Слона, сдувать ему пыль с его армейских ботинок.

— Не дошло до вас?.. Да? — прошелся взглядом по понурым лицам.

Он ослабил хватку. Плешивый, как подкошенный, рухнул к его ногам. Добавив ему пинком в бок, Слон саданул кулаком его напарника. Тот тоже не устоял.

— Кто еще желает? Бегите! Не стесняйтесь! Давайте прямо сейчас! Сразу! Ну… желающие! Шаг вперед! Покончим с этим прямо здесь!

Никто не вышел из строя, и это завело его еще больше.

«Трусы!» — полыхнул пожар в мозгу, и Слон двинулся вдоль строя, раздавая пудовые удары направо-налево.

Кто-то снопом валился под его ударом, кто-то сдавал назад, умудряясь остаться на ногах.

Все они, а Слон это чувствовал шестым чувством, его ненавидели. Ненавидели, но боялись и прятали, отводили глаза. А это, он знал, первый признак слабости.

— Нет желающих? — вернулся он к середине шеренги, подавляя волю бродяг.

Ответа не последовало. Молчал и он. Взгляд бомжа, скованного в паре с плешивым, не был, в общем-то, вызывающе дерзок. Было в нем что-то другое, заставившее Слона замолчать…

* * *

Он подошел вплотную к Вадиму, обдав несвежим дыханием, дернул к себе за скованную наручником руку и освободил его. И вывел из строя.

«А он не такой, как все, — с интересом подумал Слон. — Остальные — бездумное опустившееся быдло. Этот, видно, умен; возможно, имел неплохое образование. В лице нет признаков дегенеративности, что редкость. Каким образом затесался он в паршивое стадо? Ну да это его беда…»

— Я знаю… ты желающий! — вслух сказал он и снял с плеча автомат.

«Предохранитель снят, — машинально отметил Вадим. — И флажок стоит в положении «автомат». Если это глупая шутка, она зашла далеко».

— Беги!

Слон показал на ельник, до которого не добежали Ромка с Бурятом.

— Ну же! Чего ты ждешь?! Давай!

Сердце заколотилось в груди Вадима, он похолодел.

И чего он прицепился именно к нему, а не к кому-нибудь другому? Неужели все? Конец? Конец дикому испытанию, свалившемуся на его голову, его мытарствам, надеждам переступить родной порог, обнять жену и поцеловать дочерей? Как это глупо… как нелепо…

И снова треснула очередь, короткая на сей раз. Пули вгрызлись в землю прямо перед ним, около ног, заставив шарахнуться вспять.

— Ссышь?! — тем же тоном прогромыхал Слон и, словно напитавшись от его страха дьявольской энергией, вернул предохранитель в верхнее положение.

В ушах Вадима раздался звон, и густая молочная пелена, точно утренний туман, окутала его…

Он пришел в себя позже, шагая в общем строю. По-прежнему резали плечи лямки рюкзака, по-прежнему сковывал запястье стальной браслет и колыхались впереди спины в синих куртках.

Жизнь продолжалась…

Глава 12

И снова ночь. Холодная и тревожная. Небо черно, слилось с тайгой в единый непроглядный фон, и не мигнет звезда, не посветит луна желтоватым тусклым светом, спрятавшись за плотной пеленой облаков.

Шумит течение таежной реки, вода набегает на пологие травянистые берега и уносится куда-то вдаль.

На берегу трепещется костер, жарко, с треском, выстреливая в темноту красными искрами. Пламя пожирает сучья, гудит, раздуваемое слабым ветром, норовя лизнуть лежащих вокруг мужчин. Те крепко спят, забравшись в теплые спальные мешки.

Не спал один, насвистывая над костром и не давая ему погаснуть. Жаркие сполохи играют на угрюмом лице, огоньки пляшут в блестящих глазах. Но вот ветер меняется, дым, рассеивавшийся над рекой, назойливо лезет ему в лицо, и он недовольно отворачивается, отмахиваясь веткой и задерживая дыхание.

Вадим сидел на голой земле около лежанки, сооруженной из хвойных лап, а на ней разметался один из охранников. Кажется, Кирилл. Вадим сонно клюет носом, но заснуть не решается.

Впрочем, когда больной затихает надолго и не стонет, Вадим тревожится и находит впотьмах его горячую руку и внимательно считает пульс.

— Воды… Дай пить…

Родниковая вода в пластиковой бутылке у Вадима под рукой. Он свинчивает крышку, проливает тонкую струйку на высохшие губы Кирилла, и он ее жадно сглатывает, облизывает распухшим языком потрескавшиеся от высокой температуры губы. И опять проваливается в мутное беспамятство…

Сон одолевает Вадима, наливает веки неподъемной тяжестью, и они то смыкаются — на секунду, как представляется ему, — и голова его клонится на грудь, то с трудом поднимает взгляд и сквозь приоткрытые ресницы всматривается в размытое, бледное в темноте пятно — лицо больного.