— Да это золото? — недоверчиво спросилъ спутникъ.
— Конешно, золото.
— Сколько же его тутъ было?
— Да долей семь, чай, есть…
— Да изъ-за чего же вы, наконецъ, работаете? Промыли полтораста пудовъ земли и намыли всего семь долей!
— Когда и поболе какъ счастье выпадетъ. У насъ, въ нашемъ деле все отъ счастья. Азартъ! Ведь когда моешь-то, такъ не думаешь, что ничего не намоешь. Совсемъ напротивъ! Все думаешь, авось Богъ пошлетъ жилу… У насъ счастье — первое дело.
Отдохнувъ, рабочіе опять принялись за промывку. Парень подвозилъ землю, баба подбрасывала ее на решетку, мужикъ качалъ насосъ; струйки кроваво-желтой жидкости стекали въ лужу, лужа крови тихо волновалась, отражая солнечные лучи.
Мы отправились бродить по окрестностямъ, осматривая разрезы и ямы. Въ некоторыхъ местахъ разрезы были такъ обширны, что съ трудомъ верилось въ возможность такой каторжной работы. Между темъ, фактъ былъ налицо; тамъ и сямъ въ нихъ копошились люди, отыскивая «жилы». Трудъ здесь ценился ни во что; каторга старателями принималась добровольно. Заработокъ почти не принимался въ разсчетъ, потому что онъ былъ ничтожный. Четверо работниковъ, необходимыхъ для каждаго вашгерда, все вместе намывали отъ 20 до 30 р. въ месяцъ, что едва хватало на хлебъ. Тутъ больше играло воображеніе, поддерживая жгучія надежды отыскать «жилу». Иногда старатели припрятывали часть намытаго золота, и это знали все но все понимали, что при всеобщемъ хищничестве надо и старателю что-нибудь утащить.
Но эти припрятыванія немного помогали. После осмотра раскопокъ мы заходили въ несколько домовъ поселянъ и удивлялись цыганской обстаыовке всехъ старателей. Ни хозяйства, ни порядка нигде не замечалось. Въ домахъ, рядомъ съ предметомъ роскоши (шерстяное платье, висевшее на гвозде), лежала вещь поразительной бедности; рядомъ съ гармоникой деревянная чашка съ какою-то нехорошею пищей. Я несколько разъ потомъ встречалъ старателей и не могъ сначала объяснить происходившія съ ними метаморфозы. Проработавъ, какъ лошадь, въ продолженіе месяца, старатель часто спускаетъ все въ несколько часовъ въ городскихъ и другихъ кабакахъ, получивъ деньги, онъ нередко покупаетъ совершенно ненужную вещь, наприм., часы, и щеголяетъ въ нихъ день-два, а потомъ куда-то спускаетъ ихъ. Несколько разъ мне приходилось видеть такую картину: человекъ одетъ въ драповое падьто, на голове фуражка, но ноги босыя, а вместо панталонъ болтаются холщевыя порты, местами выпачканныя въ глине — это старатель. Видъ его производитъ такое впечатленіе, какъ будто за минуту передъ темъ его ограбили, — сняли съ него панталоны, сапоги и крепкую рубашку, но почему-то оставили драповое пальто.
Только къ вечеру мы отправились назадъ. Извощикъ нашъ уже съ нескрываемою ироніей обратился къ намъ съ упрекомъ.
— Видите… сами видели, что тутъ ничего нетъ… дикія места! Народишко все перемогается, да и то больше насчетъ какъ бы чего стащить… дикій народъ!
Но мы оба были довольны, осмотревъ это заброшенное и расхищенное место. Все здесь пустынно; прудъ заросъ камышемъ и лопухами, тишина царитъ повсюду по кустамъ, не слышно более криковъ сотенъ народа; не раздаегся музыка и не визжатъ колеса приводовъ. Все замолкло. Люди разбежались, снявъ сливки съ природы. Такова исторія, быть можетъ, и всего Урала. Первая волна хищниковъ, пировавшихъ въ девственныхъ горахъ, успела уже растащить все, что легко досталось, и схлынула дальше, въ глубь горъ. Но и тамъ то же повторилось. Теперь насталъ переломъ, «кризисъ», который можно поправить только заграничными пошлинами. Одни старатели еще копошатся, чуть не голыми руками вырывая свой хлебъ изъ недръ земли.
1883
