Золотое дно. Книга 2 - [41]

— Тебе весело?

— А тебе нет?! Сын женится. Ты чего, блин, как кикимора?! Мало ли у кого что на душе… такой день… — И она замолчала.

И я вполне представлял себе, как она смотрит сейчас на Льва, а он на нее, на юную некогда красавицу Аню из стройлаборатории. Я сам ее смутно помнил, но сравнивая с ее портретом из летописи, был поражен, как же она изменилась. Дело даже не в том, что в летописи у нее были серые спокойные глаза, а в жизни темнокарие, с огнем. Характер! Она словно проснулась за последующие годы… стала веселой… или ожесточилась? И ее вечная улыбка — просто маска? Откуда мне знать.

Они долго ничего друг другу не говорили, но не надо было и гадать, о чем они сейчас думают. Конечно же, им вспоминалась стройка, как наваждение, как первое их счастье и первые горести…

— Левка, помнишь?.. — Пройдут еще десятилетия — и оставшиеся в живых строители Ю.С.Г. так и будут при встрече спрашивать друг друга: — Помнишь?.. — И наверное, прежде всего будут иметь в виду злополучный Новый год. Вокруг солнца — белый круг. Ночью окрест луны — круг и крест. Лютая зима. В узком черном каньоне Зинтата, на бесконечном ветру, — бетонные башни будущей плотины, похожие на раскопки Трои. Железные лестницы вертикально свисают по углам рабочих блоков, деревянная опалубка, распорки кранов обросли белыми бородами льда… изо всех щелей брызжет вода, тут же замерзая… пар клубится над котлованом, наслаивается черный солярный дым… Ревут МАЗы и БЕЛАЗы, пытаясь разминуться на временных дорогах, нечаянно выплескивая жидкий горячий бетон на снег… Когда же машины уползают, слышно, как поскрипывают и щелкают мостовые и башенные краны, звонят их звонки в небесах, как телефоны, словно там господь Бог с ангелами переговаривается, трещат юные солнца электросварки, перекликаются охрипшие люди…

— Помнишь?.. — снова воскликнула Татьяна. — Ты был такой смешной тогда…

— Почему?.. Я никого не боялся.

— Народ скликал на стройку, а они от страха разбегались…

— Это верно. Черт же знал, почему тогда…

— Жаль, что сжег свою летопись. Теперь всё и не вспомнить.

— А это никому не надо.

— Лёвка, неправда!.. — И Анна страстно зашептала. — Я ведь понимаю твое отношение к Валерке. А я так вообще его ненавидеть должна. Умел он вить веревку из людей. Сказки рассказывал: что на медведя с дробовиком вышел, в пасть выстрелил… Через Енисей переплывал. Не верь никому, говорил. Тихушник. Печальный всегда такой, будто очень много знает. Ему бы исповеди принимать — черная рубашка под горло. В позе йоги сидит иногда. При девушке. Олька рассказывала. Вовремя на него Маринка попала… Что было бы со мной?

— Я ее ему отдал. — Хрустов закашлялся. — Помнишь… в ответ на мои письма… сколько девчонок..

Татьяна вновь звонко захохотала. И из-за стены откликнулся смехом Никонов. Я стоял в позорной позе подслушивающего… а куда мне идти?

— Чего ты смеешься? — кажется, обиделся Лев Николаевич.

— Я не смеюсь, умел ты агитировать… — И помолчав, спросила. — Наверно, удивляешься, почему я с Серегой уехала, замуж за него пошла… — И совсем негромко продолжила. — Тогда он был беззащитный, как кутенок. Встречаю — идет рыдает. «Что такое?!» — «Вот ты, Таня, строгая девушка… скажи, почему среди вас столько предательниц…» Я так поняла — ему Лада изменила. С ним целовалась, а сама… Я говорю: «Ты еще маленький, все у тебя будет. Ты хороший». На следующий вечер стоит перед окном общаги — держит над собой две двухпудовые гири. — «Ты чего тут?!» — «Я не маленький… вот полюбишь меня — отпущу». Стоит, еле держит, но держит. Так началось. Он, Лёвка, сильный человек… Хотя я знала — он продолжает любить эту официантку. Как ты Маринку…

— Я не любил Маринку! — прохрипел Хрустов. — Ты это брось. Я Галю любил!

— Любил-любил… Ты всех любил. И советскую власть. А ни одной медали, кстати, не получил! А Валера — орден.

— Хрен с ним. Все время лез на глаза начальству…

— А нам уши прожужжал… — Татьяна запнулась, захихикала.

— О чем? — раздраженно спросил Хрустов. — О чем он мог жужжать, Утконос с усиками?

— Не бери в голову. Дело прошлое. Говорил, у тебя метод… кричал, что в гробу видел начальников, а сам… ужом..

— Я ужом?! — заорал в весь свой бас Хрустов.

— Тихо, тихо… тихо… — И Хрустов и Татьяна Викторовна замолчали. — Тихо!.. — Может быть, она и поцеловала его…

Я решительно сошел с крыльца на мокрый асфальт. К черту! Пойду, поброжу, пока тянется эта мучительная ночь…

29

Я стоял на улице, возле старой подстанции, когда к баракам вновь подъехали две черные большие машины. Одна остановилась, светя фарами на вход в барак, другая — со стороны улицы — светя в окна. Из первой выскочил Илья, подал руку и вывел на асфальт невесту, всю в белом, из другого джипа вылезли Ищук и Бойцов. Оба несли какие-то ящики.

Они меня не заметили. Я отвернулся и побрел по улице вверх, к почте, откуда месяц назад Хрустов отсылал телеграмму Президенту России. Кафе «Кантегир», в котором гуляли сегодня свадьбу, уже пригасило окна, и музыки не было слышно. Видимо, все разошлись или вот-вот разойдутся.

Полумесяц светил с прозрачных небес, как свеча в хрустальной плошке. Было тепло. Или мне так казалось? Пахло хвоей, мокрым бетоном, свежей масляной краской. Городок строителей все-таки еще не спал: вдали слышались голоса, дурной, горловой хохот подростков и тихий девичий…