Золото гетмана - [92]

Нужно сказать, что конвой был солидным – три галеры. Они сопровождали пять карамурсалов[120], загруженных невольниками под завязку. Обычно быстроходные суда еле ползли – над морем воцарился штиль, и паруса обвисли как тряпки, вывешенные для просушки. Это сильно нервировало реиса[121] Мехмет-пашу, который торопился побыстрее выйти в открытое море, потому что такая погода предвещала внезапный шторм, как это часто случается в водах Кара-Дениза[122]. А во время шторма идти на веслах – одна маета.

Возможно, потому реис и не обратил должного внимания на галеру, которая шла с подветренной стороны, пересекая курс эскадры Мехмет-паши почти под прямым углом. Он лишь глянул на нее с удивлением: откуда, куда и кто может плыть в такое раннее утро? К сожалению, реис не мог рассмотреть, под флагом какого паши идет галера.

Но удивление и замешательство Мехмет-паши трудно было бы даже представить, загляни он по другую сторону галеры. Под прикрытием ее бортов, выстроившись в две шеренги, плыли будто связанные невидимыми нитями казацкие «чайки». Их было десять штук. А всего в морской поход пошло шестьсот двадцать казаков; большего количества не наскребли. В Сечи осталась лишь залога – около полусотни стариков и увечных.

Галеры постепенно сближались, и уже реис ясно различил на капитанском мостике хмурого агу, который даже не ответил, как должно, на приветствие Мехмет-паши. Странно, подумал обескураженный реис, что это с ним? И потом, почему возле пушек дымятся жаровни для каления ядер, словно галера готовится принять бой? С кем?

Ответ последовал незамедлительно. Раздался залп, и корпус галеры реиса содрогнулся от метких попаданий. Раздался грохот взрывов, треск, вопли раненых, в трюме начался пожар. Потерявший дар речи Мехмет-паша увидел, как на море, словно по мановению волшебной палочки, появились запорожские «чайки» и во всю прыть, как гончие псы, понеслись к остальным двум галерам его эскадры.

Пока он думал и соображал, что творится и как ему поступить, галера под командой Мусия Гамалеи шустро повернулась к судну реиса другим боротом, и еще один залп смел с верхней палубы турецких пушкарей, которые в лихорадочном темпе готовили орудия к бою. А затем начался абордаж. Обнаженные до пояса казаки хлынули на борт галеры со страшным воем, будто сама преисподняя исторгла их из своих адских глубин.

С высоты капитанского мостика Мехмет-паша в полном отчаянии мог наблюдать, что и на остальных двух галерах тоже идет жестокая сеча. Запорожцы не ходили в морские набеги уже лет двадцать, поэтому турецкие матросы отвыкли от постоянной готовности принять бой. Мало того, у них почти отсутствовали навыки рукопашных схваток, поэтому казаки резали их как баранов.

Только около полусотни янычар, распределенных по галерам и карамурсалам, которых Мехмет-паша взял в поход больше для того, чтобы присматривать за невольниками, нежели ради подобной смертельной неожиданности, и смогли оказать запорожцам достойное сопротивление. Их можно было узнать по длинным вислым усам и бритым подбородкам, что не характерно для мусульман, а также белым войлочным колпакам. Но янычар задавили, погребли под массой тел, и вскоре на галерах не осталось ни единого живого турка.

Василий как раз и натолкнулся на янычарского агу, когда вскарабкался на борт галеры. Высокий и гибкий янычар бешено вертелся на крохотном пятачке, нанося страшные по силе и точности удары. На глазах Василия янычарский ага разрубил голову одному из казаков, как гнилой арбуз, а второго ранил в бок. У него была тяжелая кавказская сабля с длинным клинком, и тем не менее янычар орудовал ею с необыкновенной легкостью, которая обличала в нем великого мастера фехтования.

Железняк едва успел отвести следующий удар аги, направленный в грудь третьему казаку; янычар уже обезоружил запорожца и готовился добить его. Карабела Василия и сабля аги столкнулись, и в воздухе заискрило. Похоже, и у янычара была «адамашка» – так запорожцы называли сабли из непревзойденной дамасской стали.

Боевой герц Василия и янычарского аги оказался очень захватывающим. Рука у турка была поистине железной; такие сильные удары молодому казаку еще не доводилось испытывать. Кавказская сабля порхала будто ласточка, била словно большой кузнечный молот и жалила как змея. Василий едва успевал парировать выпады аги. Янычар понимал, что обречен, но это никак не сказывалось на его боевом азарте и мастерстве сабельного боя.

И все же Василию удалось его ранить. Ага поскользнулся на залитой кровью палубе, и Железняк успел нанести удар, который прорезал кафтан янычара и оцарапал его тело. И тут противник Василия впервые за время схватки сквозь зубы выругался. Казак оторопел – ага говорил по-украински! Похоже, судьба свела Василия в схватке с потурнаком – земляком, принявшим турецкую веру.

Ненависть к вероотступнику хлынула в голову Железняка горячей волной, и он начал рубиться еще с большим ожесточением. Но и в потурнака после ранения словно вселился сам дьявол. Небольшая рана лишь подхлестнула его; оскалив зубы, как загнанный в ловушку волк, он с диким воем бросился вперед, и Василий был буквально смят этим неистовым порывом. Если бы не каждодневные учебные герцы с Мусием, Василий уже лежал бы на палубе галеры с раскроенной головой.