Золото Алдана - [173]

Но сам Аввакум самосжигателей осуждал за нелепоту и греховность самоистребления. И молил Бога удерживать паству от безумия подобного поступка. Самосожжение одобрялось им не как средство душевного спасения, но лишь как единственный способ избежать смерти от рук антихристов. И сам к сему вынужден был прибегнуть, ибо патриарх Иоаким убедил царя казнить неуступчивых противников новин во главе с ним — протопопом Аввакумом. Первого апреля 1681 года царем было повелено; «За великия на царский дом хулы сжечь их». Дабы лишить подобного торжества еретиков-богоотступников, Аввакум и пошел на самосожжение[142].

— Это ж так страшно!

— Страшиться надобно огня вечного, а не земного, временного. Особо похвальным считалось, стоя в огне, среди пламени, псалом петь во славу Христа. Тогда душу, очищенную в горниле огненном, ангелы тут же к Создателю вознесут. Но ноне и такое самосожжение не приветствуется — паства и без того сократилась. В царствие небесное через праведную жизнь надобно стремиться, с терпением неся свой крест на земле. Сей путь тяжельше, но похвальней.

Стремясь хоть в чем-то походить на неистового протопопа, Капитон истязал себя многочасовыми молитвами во имя Господа, доказуя этим свою любовь к Нему. В конце концов им овладело неодолимо-навязчивое желание огненной смерти.

Демьян, по отрешенному взгляду, не сходившему с конопатого лица сына чуял, что с ним творится неладное.

— Сынок, о чем ты все думаешь? Поведай!

— Не тревожьтесь тятя, ни о чем.

— По очам вижу, что-то томит тебя. Не таись, может, что присоветую али пособлю.

— Понапрасну беспокоитесь, тятя, поблазнилось вам.

— Ну и, слава Богу. А то мне что-то не по себе… Глядикась, ветрено сегодня, к перемене, похоже. Сходил бы, Капитоша, березовых веток для бани наломал, лист поспел уж, а то, коли дождь зарядит, всю духовитость вымоет.

Навязав плотных веников, Капитон развесил их в предбаннике сушиться. После вечери взял в сенях рулон бересты, заготовленной для нового короба, и опять спустился к бане. Он решил именно сегодня исполнить свою давнюю мечту: предстать через подвиг самосожжения и распевания в огне псалмов, пред очи Всевышнего. Как ни странно, подтолкнула его к этому шагу мысль о том, что от свежих веников будет много густого дыма и он, быстро задохнувшись в нем, меньше времени будет чувствовать боль.

Разложив свитки бересты, прикрыл их охапками сухих веток и запалил баню с четырех углов. Ветер раздул пламя и иссушенные до нутра бревна сруба тотчас занялись ярым пламенем. Капитон зашел в баню и, для верности подперев дверь изнутри колом, громко запел псалом, славя Бога Отца.

Баня запылала жарким трескучим факелом. Часть искр метнуло ветром в сторону кедрового бора и одна из них, угодив то ли в пучок суховатой, смолистой хвои, то ли в спутанную бороду лишайника, подожгла дерево. Быстро объяв его, жадное пламя заплясало, запорхало с кроны на крону новыми факелами-свечами.

Кедры, так любовно сохраненные скитниками при строительстве, в данном случае сыграли роковую роль. Мгновенно вспыхивая, они поспособствовали тому, что скит объяло огненным шквалом за несколько минут. Очумевшие от неожиданности люди выскакивали из домов кто с иконой, кто с чадом на руках.

Огонь, тем временем, с ликующим ревом перекинулся на окрестную тайгу и, подгоняемый ветром, метнулся с устрашающим гулом на безлесую террасу, поросшую тучной травой. Здесь, слабея, быстро опал, но в скиту бушевал еще долго: столбы пламени от горящих изб до полуночи зловеще подсвечивали стоящих в удалении людей.

На огонь, как известно, можно смотреть бесконечно. Он действует на человека завораживающе. Скитники, отходя от нестерпимого жара все дальше и дальше, не могли отвести взоров от созерцания горестной, но вместе с тем чарующей картины бесноватой пляски, безжалостно поедавшей скит. Опадая, огонь трусливо прятался от онемевших от горя людей в грудах углей, которые к утру рассыпались в серый прах — все, что осталось от обжитых, любовно ухоженных «гнездовий» — трех десятков домов с надворными постройками.

Спасли только иконы, Устав, некоторые книги старого письма, еще с Ветлужского монастыря привезенные, и рукописи. Григорий стоял, крепко охватив Пластину, и плакал от бессилия перед огненной стихией.

Мефодий успокаивал его:

— Не пропадем — до времени переселимся в наши пещеры. Там места много.

— И то правда, Мефодий. Бог даст, отстроимся.

Самородки, хранившиеся, как с Никодимовой поры повелось, в доме Елисея, расплавились и растеклись по прокаленной земле увесистыми блинами, посыпанными серым пеплом: Корней принес полпуда золота для поездки на ярмарку незадолго до постигшего скит несчастья, из одному ему известного тайника.

— Слава Богу, злата у нас в достатке. А случись подобная беда в Забайкальском скиту — так хоть помирай сразу. Ведь сколь теперича всего приобретать надобно?! Почитай все, начиная от одежды до топора, — сокрушался дед Тихон.

— Хвала Создателю, что все живы! А отстраиваться нам не впервой. До морозов только поспеть бы. В трудах и молениях искупление наше и спасение, — ободрял и настраивал народ на работу наставник.