Золото Алдана - [172]

— Так что, братья, порешим? Прощаем?

— Спору нет, грешен, но и кару понес сполна. А проступком, выходит, и обществу помог.

— Да уж, неисповедимы дела Господни!

Выслушав всех, Григорий разомкнул кустистые брови и торжественно объявил приговор: «Корнея Елисеевича на сей раз прощаем, возвращаем в общину. На том свете с него за все спросится, не нам главный суд вершить».

Лицо Корнея озарила лучистая улыбка, пронизанная счастьем:

— До конца живота моего не позабуду милость вашу! Радением докажу преданность общине, — поклонился в пояс он.

Народ стал расходиться. У всех полегчало на душе. Что ни говори, свой же мужик, столько лет бок о бок ладно жили, сколько всего выдюжили.

Дарья стояла возле дверей молельни в ожидании решения. Когда вышедший первым Григорий сообщил ей, что Корней прилюдно покаялся и миром прощен, на лице женщины не дрогнул ни один мускул, только глаза выдали будто придавленную радость:

— Я исполню волю собора, — тихо молвила она и пошла домой.

Следом неуверенно шагал Корней. У дверей он вдруг совсем оробел и встал, не смея переступить порог. Из избы волнующе пахнуло знакомыми с детства запахами.

— Чего уж, заходи, — толкнула дверь Дарья.

Войдя в кухонный угол, он присел на край лавки и с облегчением вдохнул присущий только этому дому тонкий, терпкий аромат смеси дыма и кисловатых шкур. Не таясь, вытер непроизвольно набежавшие слезы. Вспомнив, наконец, о подарке, достал из котомки тускло поблескивающую металлом чудо-машинку — мясорубку.

— Дарья, это тебе. Сама мясо мельчит на пельмени.

— Ну спасибочки, выходит, что вроде как позаботился.

Зашла со двора смуглолицая мать. Постарела, одрябла, сгорбилась, натруженные руки в узловатой сетке синих вен — как ни крути, а бабья доля потяжельше мужской.

Жаром осыпало Корнеевы виски. Он рухнул ей в ноги:

— Прости, матушка, за позор. Боле не запятнаю вас.

Ольга перекрестила сына:

— И ты прости меня, что не смогла отвесть порчу сатанинскую… Рубаху и штаны сыми, извонялись с поту. Постираю.

Тут, услышав голос бабани, из боковой комнатки, которую прежде они с Дарьей занимали, вышла младшая дочь, родившаяся, как он только что узнал, после его бегства. Девочка выделялась природной красотой и необычайной одухотворенностью лица. Она во всем повторяла мать в молодости, даже улыбкой, игравшей на губах, но более мягко, утонченно.

— До чего пригожа! Точь-в-точь ты в девичестве, — невольно вырвалось у него.

Дарья враз просияла. Елена была ее любимицей, главной помощницей. Сыновья все в мужских делах, Изосим уж три года, как ушел в монастырь. Потому жили они с дочкою как две подружки, даже спали вместе.

Елена, действительно, была удивительным созданием. От нее исходил теплый свет. Добрая, проворная, веселая — что бы ни делала, она всегда пела. Ее нежный голосок приятно ласкал слух. Если она чего просила — ни в чем ни от кого не ведала отказа: просьбы исполняли незамедлительно.

Корней, обводя взглядом горницу и родных, произнес:

— Вы не ведаете, как мне хорошо! Лишь узнал, что прощен, воспарил в небеса и такую радость и благость там вкусил — выразить невозможно. Только много страдавший может такое почувствовать.

Дарья, не дослушав, резко повернулась и вышла.

ПО СЛЕДАМ ПРОТОПОПА

Капитон, самый младший из семи детей Демьяна, рос как все. Помогал старшим, прилежно исполнял домашние обязанности. Вместе с тем, уже с малых лет он выделялся особым, трепетным отношением ко всему, что касалось духовных дел. Еще в младенчестве удивлял домашних тем, что его самый безутешный плач прекращался с первыми словами любой молитвы. Пока она длилась, дитя лежало не шевелясь, с улыбкой на устах. В семье все знали про это его необыкновенное пристрастие и, как услышат плач, так сразу спешили утешить малыша распевным чтением псалмов.

Подрастая, на богослужениях и проповедях конопатый, худенький, точно былинка, мальчонка не сводил глаз с наставника, которого боготворил. А как одолел азбуку, сразу пристрастился книги читать. Григорий, видя такое прилежание и рвение, стал дополнительно заниматься с ним.

За зиму, с быстротой, удивившей всех, прошли и часослов и псалтырь. Наставник стал давать ему домой из соборной библиотеки читать жития святых и рассказы о подвигах великих пустынножителей. Что интересно, их, а тем паче Евангелие, или послания апостолов, мальчик читал всегда стоя. Вечером они обсуждали с отцом прочитанное, примеряя к общине. В этих беседах Капитон, как правило, не произносил ни одного пустого слова. Старательный, добрый малец помогал всем и каждому, а когда случалось, его обижали, он молился Богу за обидчиков.

Более всего кроткое сердце отрока взволновала история несгибаемого протопопа Аввакума — наиавторитетнейшего учителя старообрядцев. Придя как-то к наставнику, Капитон с замиранием спросил:

— Деда Григорий, как вы разумеете, стерпимы ли простому человеку те муки, что выдержал благочестивый Аввакум в огне за веру?

— Во-первых, ударение в его имени не на третьем, а на втором слоге. По сути же вопроса, полагаю, что муки человек в пламени терпит ужасные, но то плата за обретаемую великую милость Божью. Стерпишь, и душа, огнем повенчанная, из тела воспарит прямо в полк Его святителей и водворится в царствии небесном для вечного блаженства.