Золотая струна для улитки - [11]

— Ты знал? — шепчет Марат, и ему кажется, что пес лукаво подмигивает и слегка наклоняет нечесаную морду. — Нам еще корм понадобится для работника, — кивает он в сторону мохнатого спасителя.

— Сделаем. Пошли.

— Ну пошли, — поднимается Марат. Собака трусит за ним.

Они идут по тропинке к одному из многочисленных строящихся в округе особняков. Этот, пожалуй, самый претенциозный. Хотя, несмотря на масштаб работ, уже сейчас видно, что размах будет выполнен со вкусом.

— Неплохо дизайнеры поработали, — не скрывает одобрения новый сторож.

— Да не, какие дизайнеры. Это все шеф сам идеями фонтанирует.

— Любитель Гауди, — оглядывается по сторонам Марат.

— Что?

— Ничего.

Черт, чуть не выпал из образа сторожа. А местечко на редкость интересное. Просто настоящий памятник «пламенеющему» варианту испанского модерна: параболические бетонные арки, многочисленные детали, узкие окна, галереи, монументальный вход, угловые башенки со шпилями, причудливый декор. В общем, смесь неоготики с модехарой[16]. И сад обещает стать мини-копией «парка Гуэль». Отделка еще не начата, но видно, что парк — нерегулярный, а под пленкой бережно покоятся глыбы необработанного камня и ждет своего солнечного часа цветная майолика.

— Мы, пожалуй, останемся.

Марату сложно признаться, что ему любопытно познакомиться с хозяином особняка. За год «малярных работ» ни один из работодателей не вызвал в нем ни грамма интереса. А тут за один день — и небывалое раньше раздражение, и неподдельное удивление. Что это? Равнодушие разжимает тиски?

— Ну, ты оглядись пока. Сейчас вернусь, покажу сторожку.

— Слушай, — не может удержаться Марат. И что это с ним сегодня такое? — А если я тут прихвачу что-нибудь из штучек-дрючек и смоюсь по-тихому?

— Чего? — Тип в костюме смотрит на сторожа, как на сумасшедшего. — Даже не думай. Найдем и закопаем вместе с собакой.

Пес поджимает хвост.

— Не дрейфь, — шепчет Марат. — Ничего с твоей шкурой не случится. И вообще, ты слышал? Я выбил для тебя полный рацион. Так что с тебя причитается.

Собака отворачивается, состроив, как кажется Марату, презрительную морду.

— Ну, не злись, дружок. Конечно, это все ты для нас устроил. Спасибо. Меня, кстати, Марат зовут. А тебя? Ну-ка, ой, да ты девочка. Извини. Значит, ты вторая сучка, встреченная мной сегодня. Извини, брат, судьба. Будешь Милой. Да, и охранять архитектуру Гауди Миле вполне подойдет[17].

11

— Вот эта подойдет, — Андреа придирчиво рассматривает открытку. — Это точно Стокгольм?

— Да, пиши.

Дорогая мамочка!

Не могу показать тебе свое изображение, поэтому посылаю изображение города, где мы сейчас играем. В Швеции тоже успех. Потом будет…

— Куда ты потом?

— Милан и обратно домой.

…Милан — и опять Москва. Прости, Мадрид снова не попадает в график. Привет папе, всем сестричкам, Марио и детишкам. Пепе понравилась неваляшка?

Целую вас, люблю, позвоню. А.

— Держи. Опустишь в Стокгольме, ладно? А с Миланом у тебя открытки случайно нет?

— Нет, — расстраивается Зоя. — Там я еще не была.

— Тогда покупаешь там, оставляешь на ней след от помады, чирикаешь буковку «А», и огромное, огромное тебе спасибо.

— Да не за что. В первый раз, что ли?

— А ты почему такая грустная? — Обычно перед поездками Зою лихорадит, она беспрерывно щебечет, рассказывает о планах, о нарядах, которые возьмет с собой, о ресторанах, в которых будет обедать, о приемах, на которых будет блистать. Ее швед — большая шишка. Андреа думает, ей нет никакого дела до Зоиной болтовни, но сегодня подруга молчит, и Андреа не по себе.

— Я согласилась познакомиться с его мамой, — сообщает Зоя с неподдельным трагизмом.

— Ну и молодец. Давно пора.

— Ты не понимаешь! А вдруг я ей не понравлюсь?!

— А вдруг я им не понравлюсь? — Андреа подбрасывает на ухабах проселочной дороги. Она испуганно хватается за низ живота и делает отчаянные знаки. Машина тормозит. Девушка выползает из «уазика», и ее долго, надрывно выворачивает. Андреа бледная, изможденная, уставшая, отчаявшаяся, беременная и довольная.

— Устала, бедненькая? — Дим заботливо обнимает жену.

— Ничего. Это все ерунда. Я привыкла. Просто волнуюсь ужасно.

— Не волнуйся. У твоих же все удачно прошло.

Да, в Мадриде все было просто прекрасно. Два года назад, через месяц после победы на «Фернандо Сор». Прилетели из Рима, свободный час перед концертом, после выступления — переезд в Барселону. «Мам, пап — это Дим. Мы вместе гастролируем, то есть мы вообще вместе…». А потом у Пас начинаются схватки, и всем сразу не до новостей Андреа. Через год:

— Мам, мы расписались.

— О… Ну… Поздравляю, дорогая. Вы должны при-ехать сюда и сделать все как надо, слышишь? С мантильей, с падре и со всеми нами, наконец. И потом, мы так и не познакомились с зятем. Как у него дела?

— Знаешь, Дима пригласили…

— Ах… Прости, милая. Мария хнычет, у нее опять режутся зубки. Кажется, пошли клыки. И это что-то ужасное. А Пас вышла. Все. Целую, целую. Звони.

И еще целый год подобных разговоров.

— У тебя там случайно нет сестрицы на сносях?

— Нет, — улыбается Дим. — Ты будешь гвоздем программы.

Машина с непонятным названием (почему человек, любящий свою родину, должен ездить на плохоньком подобии внедорожника?) уже несется по ровной дороге, но Андреа только больше трясет.