Золотая рыбка - [44]

— Я злюсь не на него, Белла. И не на эти деньги, которые выкинул. Вся моя злоба направлена на себя.

Уверенным движением провожу пальцами по его вискам, касаясь лба, а затем опускаюсь ниже. Мои красивые скулы, чувственный рот… я слишком сильно люблю этого мужчину. Как я могла обижаться на него?

— На себя?

— Да, — неумолимо расслабляющийся под моими пальцами, Эдвард хмыкает, — что поверил. Вера это худшее, что может быть у человека. А уж когда она разбивается…

— А другие врачи?..

— Они мне все объяснили еще здесь, в Штатах, — он закрывает глаза, выравнивая дыхание. Я подступаю на шаг вперед и держу его совсем близко к себе, — и я же убедился не раз, просто это от безнадежности, понимаешь? Людям свойственно делать глупости.

— Надежда — не глупость.

— Знаешь почему? — Каллен целует мой живот, скрытый за топиком, — потому что умирает она, якобы, последней.

— И в тот день, когда мы встретились второй раз, ты что, действительно собирался?.. — у меня холодит кровь, а сердце бьется неровно. Это было запланировано, да? Под колеса машины, чтобы избавиться от боли. Чтобы раз — и все излечилось.

«Болевой синдром может приводить к суицидальным попыткам», — мамочки!

— Я не знаю, — Эдвард поднимает голову, снизу-вверх глядя мне в глаза.

Он такой красивый и такой беззащитный сейчас, полностью мой, в моей власти. Он открывается мне, рассказывает пусть и не слишком утешительную, но правду, не прячется… в душе, в сердце теплеет. Слишком сильно, чтобы это проигнорировать.

Я не удерживаюсь: наклоняюсь к его губам. Медленно, чтобы дать себя остановить, если что, целую их. Как самое дорогое, что есть в моей жизни.

— Не знаешь?

— Я выпил полторы или две, я уже не помню, бутылки водки, Изабелла, для храбрости. И решил, что готов смириться с тем, что сделаю в таком состоянии. С алкоголем приступы переносятся куда легче, а у меня он как раз начинался, когда пришел в бар.

— А как ты дошел ко мне? — недоверчиво спрашиваю, пытаясь принять такое объяснение.

— Без понятия. Наверное, пошел туда, где хотел оказаться больше всего, — Эдвард ласково мне улыбается и уже сам, погладив по плечу, просит нагнуться. Целует ощутимее, чем я. Смеется.

— Или где тебя больше всего хотели видеть, — с усмешкой отвечаю, потрепав по волосам, — я как раз думала о том, к какому же прекрасному незнакомцу упала на руки в опере.

— Чтобы он упал под колеса тебе, — муж разжимает наши руки, обеими своими ладонями обвивая меня за талию.

Я опять не успеваю ничего сообразить, как уже сижу на его коленях. И теперь вижу свое любимое лицо с куда ближнего расстояния, нежели прежде. Любуюсь им.

— Я тебя успокоил? — с надеждой и обеспокоенностью во взгляде спрашивает Эдвард, убрав с моего лица мешающую прядку волос, — хоть немножко?

— Очень успокоил, — уверяю его, не давая возможности усомниться, — ну конечно же, мой хороший… спасибо тебе!

— И ты больше не обижаешься?

— Я еще утром сказала тебе, что нет, — с удовольствием, какое сложно передать словами, обнимаю его за шею, устраиваясь на плече, — не волнуйся.

Он медлит несколько секунд, напряженно вглядываясь в стенку за нашей спиной. Однако все же решается спросить еще кое-что.

— Тогда, я надеюсь, мы закрыли вопрос с доктором?

Я никогда не слышала в голосе Эдварда столько робости, почти воедино слившейся с твердым намерением переубедить меня, если отвечу «нет». Он взволнован, но план действий есть. Есть искра, которая опять может загореться в пламя. За секунду.

Мне нелегко дается произнести свое тихое «да», но за то успокоение, что поселяется на напряженном лице мужа, я готова сделать это еще раз.

— По крайней мере пока, верно? — убеждаю саму себя, рассеянно поглаживая его шею.

— Пока, — он кивает, — Беллз, как только появится хоть один-единственный шанс что-нибудь сделать, как только я его увижу… я обещаю тебе, я попробую. Но пожалуйста, не заставляй меня снова идти на эту неоправданную ни по времени, ни по средствам терапию. Я не смогу снова лежать в этой больнице и смотреть на потолок. Знаешь, меня лучше вообще изолировать от врачей после Сиднея… от греха подальше.

Коротко вздохнув, я ерзаю на его коленях, устроившись поудобнее. С улыбкой и с нежностью, которую так заслужила, смотрю на дорогое лицо. На каждую его черточку, каждую морщинку. И особенно на глаза — такие честные, открытые и ранимые сейчас. Мои глаза.

— Я никогда и ни к чему не посмею тебя принуждать, — отвечаю практически так же, как говорил в свое время мне он сам, — ты сам будешь принимать решения. А я просто… я просто тебя люблю, Эдвард. И независимо от того, ходишь ты в клинику или нет, слушаешь меня или нет, все равно люблю. Вся эта канитель… я до ужаса боюсь потерять тебя, вот и все. И мне тоже больно, когда я вижу, как ты мучаешься.

Темные оливы теплеют, практически наливаясь обожанием. Пальцы расслабляются, лицо утрачивает всякое беспокойство. Эдвард счастлив.

— Мне следовало сказать тебе об этих приступах до того, как сделал предложение, — грустно признает он, убрав один из локонов с моих плеч и поцеловав кожу под ним, — я поступил нечестно. Но если бы ты не согласилась, не было бы этой проблемы. Я бы просто вернулся под чьи-нибудь колеса.