Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - [11]
Матроны подплывали ко мне на «Кадиллаках» и «Линкольнах», качая больными головами.
— One bill for a dime bag![49] — шептал я во весь голос, размахивая полиэтиленовыми кульками с пилюлями.
Матроны весело протягивали мне новенькие купюры, выуженные ими у своих скучных супругов. Нередко они сажали меня в лимузины, чтобы я оказал им скорую помощь на дому, где фармацевтика уступала место фантасмагории.
Деньги посыпались на меня, как перхоть на плечи. Вскоре я создал подпольное акционерное общество закрытого типа. Послал дежурить по уличным углам вместо себя наймитов — членов ирландских и пуэрториканских молодежных банд, а сам лишь расслабленно лежал на кампусном газоне, закинув ногу за голову, и осуществлял общее руководство делом.
Теперь я был состоятельным студентом и мог субсидировать мать, отца и сестренку. Они отряхнули с ног пыль среднеклассного пригорода и переехали в новый замок, еще более готический, чем прежний, где только и делали, что благодарили судьбу, приславшую им такого доходного сына и брата. А когда мой банковский счет распух, как беременная утроба, я ушел из аспиринового бизнеса и вложил выручку в ценные бумаги американского казначейства.
С тех пор для меня работа — это лишь хобби. Я профессорствую, ибо мне так приспичило. Хочу — тружусь, хочу — ленюсь. Барышей на барышень у меня всегда хватит!
Семидесятые годы были для меня временем офигенного физического и интеллектуального роста. Я стал гордостью Гарварда, творя из тела текст. Отрастил длинные, до я(год)иц волосы, украсил себя бусами любви и браслетами страсти, использовал косметику, хотя и по-мужски скупо. Моя фигура разнообразила собой гарвардский пейзаж, привлекая приветливое внимание девушек, пристальное — полиции.
В глазах однокашников я был похож на красивого, харизматичного Чарли Мэнсона.
— Are you in a band?[50] — спрашивали они, встречая меня в каком-нибудь кабаке или бардаке.
Передо мной открылась перспектива стать рок-звездой, но я продолжал чувствовать сильное влечение к матушке — русской литературе. Едва поступив в университет, выучил наизусть весь роман «Евгений Онегин» в английском переводе Набокова. Я мог часами читать мудреный вариант шедевра на студенческих вечеринках, что часами и делал.
От избытка молодецких сил начал заниматься боксом в суперсреднем весе. На мои поединки стекались спортофилки с глазами грешниц, срочно приходившие в волнение при виде чужой крови и моего пота.
— Roland, bumaye![51] — скандировали спортофилки, вдохновляя меня еще на один нокаут.
Опытные тренеры предлагали мне пойти в профессионалы, но я очаровательно отнекивался, ибо продолжал быть фанатиком вашей-нашей словесности. Ей я хотел посвятить все свое будущее профессорство. Кроме того, объяснял я, кодекс джентльменства диктует, что золотая кость дерется не за деньги, а бесплатно.
— Но вы могли бы тягаться с самим Мохаммедом Али! — твердили тренеры.
— Конечно, это так, но меня ждет иная слава, — отмахивался я.
Я получил диплом бакалавра 8 июня 1978 года — в день, вошедший в анналы русской литературы. В Гарвард приехал Солженицын, чтобы выступить перед нами с речью. Получилось так, что мне попалось место прямо напротив трибуны.
С самого начала между мной и писателем установился контакт. Когда Александр Исаевич сказал, что рад возможности приветствовать 327-й выпуск нашего университета, я зарукоплескал, да так громко, что он сделал паузу и внимательно посмотрел на меня. На всем протяжении речи я кивал, хмурился, вздыхал, прикрывал глаза, реагируя на его слова. Солженицын то и дело косился в мою сторону. Между нами шустрили флюиды. Чувствовалось, что мое присутствие в зале вдохновляет писателя. И действительно, гарвардская речь стала сенсацией года, а то и десятилетия!
Так началась моя флюидная связь с Александром Исаевичем.
Через месяц-другой я поступил в аспирантуру. Мой выбор пал на Колумбийский университет, который находится в центре Нью-Йорка. С тех пор как я там в детстве увидел «Rockettes», этот город был мне особенно мил. Кончил аспирантуру экстерном, ибо профессора защитывали мне год за три. Диссер был как бисер!
Свою педагогическую деятельность я начал в приватном женском учебном заведении по названию Hymen College. Я был единственным мужчиной на сотни миль вокруг (колледж находился в горах Идаго), отчего в вузе происходили конфузы. Каждое утро влюбленные в меня студентки выстраивались у двери в мой кабинет, чтобы поцеловать ей ручку. Целовать меня они не смели, ибо это противоречило уставу колледжа. А я лишь смотрел на них сквозь замочную скважину и делал науку. Днем с огоньком преподавал, а ночью занимался литературным сифилисом, творя из диссертации монографию. Вскоре моя книга «Veneral Diseases in the Russian Novel»[52] вышла (много)тысячным тиражем в издательстве St. Martyr’s Press. Обо мне заголосили слависты Америки.
Так ко мне рано, но резво пришла слава.
Я продолжал строить карьеру, печатая книгу за книгой, прыгая с места на место. Через год переехал в Hamartia College, в какой-то из Дакот, еще через два — в Rictus College, в какой-то из Каролин. Но куда бы меня не заносили зигзаги научной карьеры, я сиял как интеллектуал.
История жизни одного художника, живущего в мегаполисе и пытающегося справиться с трудностями, которые встают у него на пути и одна за другой пытаются сломать его. Но продолжая идти вперёд, он создаёт новые картины, влюбляется и борется против всего мира, шаг за шагом приближаясь к своему шедевру, который должен перевернуть всё представление о новом искусстве…Содержит нецензурную брань.
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».