Золотая империя - [227]

Он станет хорошим лидером. И он, и Нари. Джамшид пока не понимал этого, переполненный страхом ответственности, но понимал Дара.

Странное чувство овладело им, и Дара не сразу распознал, что это был покой. Учитывая тяжелейшее состояние города, возможно, рано было чувствовать такую легкость, но он почувствовал. Его народ был в хороших руках. Надежных, сострадательных руках. Какая ирония, что после столетней борьбы за возвращение трона двое Нахид, наиболее достойных его, окажутся столько мудры, что не захотят его.

– А ты? – спросил Джамшид, впервые взглянув на Дару. – Не стану лгать… я не предполагал такого развития событий, в котором ты останешься жив после освобождения города.

– Ценю твою откровенность, – ответил Дара, стараясь не ерничать. Никто не скрывал своих чувств по поводу того, что он не оказался на погребальном костре. Он вздохнул: – Я не знаю, что делать дальше.

Джамшид продолжал разглядывать его.

– Я слышал ваш с Нари разговор перед тем, как она спасла тебе жизнь. Ты… ты действительно видел, что будет после? – неуверенно спросил он.

Задорная улыбка сестры и тихая кедровая роща с ковром, сотканным его матерью. Что-то подсказывало Даре, что это место не предназначено для глаз и ушей мира живых.

Он помедлил, а потом ответил:

– Если то, что я видел, правда, значит, покой уготован и худшим из нас. Даже тем, кто его не заслуживал. Это прекрасно. И говорит о милосердии, не достойном этого мира.

Джамшид затрепетал.

– Интересно, увидят ли однажды это место и мои родители? – Он взглянул на догорающий костер, потом снова на Дару: – И ты не хотел вернуться туда?

– Ужасно хотел.

– Тогда почему же остался?

Потому что я еще не заслужил этого.

Слова пришли на ум с поразительной ясностью, изумив самого Дару. Он только что погубил Манижу и сходил с ума от невыносимой боли, когда перед ним предстала Нари, яркая, как пламя с печатью Сулеймана, пылающей на виске… словно она была посланницей рая, чьего суда он боялся. И когда она спросила, чего хочет Дара… смерть, которой он жаждал и о которой умолял…

Он ее пока не заслужил.

Но с этим откровением пришла ясность. Постепенно оформившееся решение, которое, оглядываясь назад, казалось почти очевидным.

Дара снова перевел взгляд на Джамшида:

– Потому что у меня еще остались здесь дела.

Из сорока двух воинов, которых Дара привел в Дэвабад, осталось восемь – Дара понесет наказание и за эту утрату. Вглядываясь в бледные, исполосованные шрамами лица своего мизерного взвода, он лишь явственнее сознавал, кого не досчитывался в их рядах. Верного Мардония, который пал самым первым, защищая бану Манижу, и Бахрама, с которым Дара в последний раз разговаривал, когда краснеющий юноша пытался урвать несколько минут наедине с Иртемидой. Вечно ухмыляющегося Гуштапа и Лале, тихоню, которую, по-видимому, казнила Манижа, когда выяснилось, что она помогла нескольким пожилым дэвам сбежать с арены.

Они все были так молоды. Так искренни, полны жизни и надежд.

Теперь они были сломлены, отчаяние читалось в линиях их ссутуленных плеч и сердито поджатых губ. Даре было знакомо это чувство: точно такое же горе и ненависть когда-то подпитывали его силой.

Поэтому он намеревался сделать все возможное, чтобы это не стало их концом. Он нашел тихое место в храмовом саду, рощу тенистых деревьев, окруженную ухоженными розовыми кустами. Они не были совершенно скрыты от посторонних глаз – то и дело из-за кустов выглядывали любопытные лица и слышались голоса паломников, – но Дара предполагал, что у его ребят был достаточно устрашающий вид, чтобы отпугнуть непрошеных гостей.

Воины не перебивали Дару, пока он говорил, – для этого они были слишком хорошо обучены. Но нельзя было не заметить все возрастающий ужас и недоверие на их лицах, когда он в подробностях описывал прегрешения Манижи: от казни дэвов ради магии крови и его, Дары, порабощения, до того, как она позволила ифритам разграбить храм и похитить сосуды рабов, и вызвала своим колдовством безудержное, разрушительное нашествие на дворец, которое погубило столько же своих, сколько и джиннов.

Когда он закончил, воцарилась тишина. Иртемида была так бледна, что Даре захотелось на всякий случай проверить ее пульс.

– Но… но мы выполняли ее приказы, – наконец подал голос Пироз. – Она сказала, что все они виновны. Афшин, она велела мне отнимать родителей от их детей…

– Я знаю, – тихо отозвался Дара. – И ужасно сожалею, что не остановил ее раньше. Я нес за вас ответственность, но не увидел, во что она превратилась, пока не стало слишком поздно. И не научил вас видеть это самостоятельно. – Он сглотнул сквозь ком в горле. – Слишком долго я думал, что моя единственная задача – повиноваться. И научить вас всех повиноваться. Но я ошибался.

– Но она же была Нахидой, – недоумевала Иртемида. – Одной из благословенных Сулеймана. Она творила чудеса!

– Она творила магию, – возразил Дара. – То, как она убила Гезири и вернула меня к жизни под своим контролем, не имело ничего общего с чудесами.

– Бред! – Ношрад, воин, которым Манижа заменила его при дворе, вскочил на ноги. – Слухи о том, что ты свернул на кривую дорожку, ходили давно. А теперь вернулась бану Нахида, которую, как всем прекрасно известно, ты действительно хотел, – как кстати, что Манижа вдруг оказалась злодейкой. – Его лицо перекосило от ярости. –