Золотарь его величества - [8]

Ларсон и представить не мог, что ему суждено было оказаться в качестве парламентера, причем человека, по мнению русских, до этого служившего в шведской армии. Не понятно почему, но государь Московский предпочел именно его, а не майора Паткуля, или вообще одного барабанщика, отправить к коменданту города. По просьбе монарха, пленные шведы написали несколько писем, о том, как к ним относятся в лагере, такое же письмо написал и Андерс (слава богу, шведским он владел так же неплохо, как и русским языком).

Ларсон вышел из рыбацкого домика Петра. На улице, приплясывая, чтобы не замерзнуть, его ждал молодой парень в васильковом камзоле. Увидев Меншикова, он замер, затем наклонился и поднял барабан, что стоял у его ног.

– Вот пойдешь со шведом в крепость, и вручишь письмо коменданту, – проговорил Алексашка, протягивая конверт, – дождись ответа, а затем возвращайся. – Тут фаворит понизил голос, так чтобы золотарь его не слышал, и прошептал, – приглядывай за ним. И гляди, чтобы он ничего лишнего не сказал. Барабанщик взял конверт, запихнул за пазуху и сказал:

– Хорошо ваше благородие. – Потом взглянул на Ларсона, улыбнулся, и эстонец подумал, как же смешно он сейчас выглядит в старинном, по крайней мере, для него, мундире. – Пошли, – проговорил музыкант.

– Пешком? – поинтересовался Андрес, но Меншиков только рассмеялся.

– А нам спешить не куда. – Молвил он, – даже если Гуммерт в плену, вряд ли в отношении его, что-то изменится. А чтобы вас не пристрелили, вот возьмите белое полотенце, – протянул, и добавил, – будем надеяться, что у шведов, этот цвет материи, значит то же самое, что и у нас.

Вздохнув, эстонец и барабанщик направились в сторону Нарвы. Хорошо, хоть похолодало, и грязь застыла. Речка Нарова покрылась тонким льдом, который при потеплении сразу же растает. Да и дорога, вновь станет непроходимой.

Миновав предместье, вышли к возвышавшейся на холме крепости. Артиллерия вот уже два часа, как прекратила обстрел. Барабанщик пробил сигнал, на стене крепости закопошились. Ларсон замахал в воздухе полотенцем. Теперь уже со стороны крепости прекратились выстрелы, в бойницу высунулась голова. Человек осмотрел пришедших и махнул рукой. Парламентеры приблизились к воротам. Небольшая дверца в них скрипнула и открылась.

-Kan komma in i fastningen, – проговорил швед, выглядывая наружу.[2]

-Чего? – переспросил барабанщик.

-Просит входить, – перевел Ларсон.

-А понятно, – кивнул музыкант, – скажи ему, – что мы послы от Петра Алексеевича к коменданту крепости.

-Vara ambassadorer, – перевел эстонец.[3]

-Ambassadorskommitten? – уточнил караульный. [4]

– Ja.[5]

– Чего? – переспросил барабанщик.

– Я сказал, что мы послы, он уточнил, я подтвердил, – молвил Ларсон. Потом посмотрел на солдата и добавил, – так и будем стоять тут снаружи?

Тот отрицательно замотал головой, и парламентеры вошли внутрь, и тут же оказались в окружении шведов. Ларсон без интереса бросил взгляд на окружавшие его стены, когда-то в своем прошлом он уже был здесь. И вдруг неожиданно в глубине себя ощутил гордость, за то, что им (эстонцам) удалось, все, сохранит здесь в неизменном виде. Затем сосредоточил свое внимание на шведах. Сине-желтые мундиры. Почти все вооружены мушкетами, только один опирается на трость и с интересом рассматривает пришедших. Музыкант скинул барабан и поставил его у своих ног.

– Письмо коменданту Горну, – проговорил он, вытаскивая из-за пазухи пакет. – Переведи.

– Brevet ar avsett for Overste Grona, – перевел Ларсон.[6]  Швед с тростью вышел вперед и проговорил:

– Jag ar overste.[7]

Барабанщик протянул бумаги. Тот распечатал и их и стал нервно читать. Расхохотался. Протянул лист своему адъютанту. Затем достал следующий листок. Начал читать.

-Patkul skriver att ryska relatera till honom val. Ryska monarken maste vi ocksa behandla Gummertu. – Проговорил он. – Han tror att Gummert fangenskap.[8]

Шведы засмеялись. Дверь скрипнула, и на пороге, ведущем в башню, появился русский офицер. Он подошел и встал рядом с комендантом.

– Вы швед? – поинтересовался он, у Ларсона.

– Эстляндец, – ответил тот, вспомнив, как в прошлые века произносилось слово – «эстонец».

– А я лифляндец. И я перешел на сторону шведов, не потому, что предал Петра Алексеевича, а из-за того, что скучаю по родине. И еще мне уже надоела эта война.

Тут Андрес удивился. Он ни как не мог взять в толк, как могла надоесть война, если боевые сражения шли только второй месяц. Опротиветь могла только бессмысленная и беззубая осада крепости. Да еще отсутствие дисциплины, для того чтобы это заметить, Ларсону хватило всего лишь полдня. Действия Яна Гуммерта больше походило на предательство, чем на плен, поэтому он уже спокойно слушал лифляндца.

– Мне достаточно шестисот человек, – продолжал тот, не обращая внимания ни на полковника Горна, ни на русского барабанщика, который мог сообщить все вышестоящему начальству, – чтобы выйти из крепости и захватить в плен Петра…

Дальше он не договорил. Видя, что тот начал говорить что-то запрещенное, возможно связанное с устройством обороны крепости, комендант ударил бывшего второго капитана Бомбардирской роты тростью.