Знание — сила: Фантастика, 2011 № 02 - [14]

— Стен, мы много раз говорили о том, почему еще не время начинать эксперимент — никто не может пока сказать с полной определенностью, какое сочетание микроорганизмов окажется оптимальным и какие могут быть побочные эффекты. А без этого нет уверенности в положительном результате. В случае же неудачи мы загубим целую планету.

Нет, его тупость порой бывает поразительна! Неужели он не понимает, что нельзя объяснить необъяснимого!!! — Неужели ты не понимаешь, Дейв, что этим исследованиям не будет конца?! Я слышу об Эксперименте с детства, почти 20 лет. Из-за него я не стал космолетчиком, а сделался космическим селекционером и развожу эту микроскопическую живность. — Последние слова прозвучали с мальчишеской запальчивостью, и я даже слегка смутился, однако продолжил. — Наших руководителей завораживает масштаб, поэтому никто не решается взять на себя смелость начать. Но ведь когда-то начинать все равно придется. А сколько еще продлиться преобразование поверхности! Так мы с тобой никогда не увидим эту планету зеленой!

— Увидим, Стен, обязательно увидим. И эксперимент начнем, и результаты увидим. — Это его фальшивое бодрячество еще противнее обычного занудства. И еще мне показалось, что он утратил часть своей всегдашней уверенности. — Конечно, начнем… Когда, как говорили в старину, «рак на горе свистнет». Ты когда-нибудь видел рака на горе? Или слышал, как они свистят? — не дождавшись ответа, я закончил. — Тогда можешь прикинуть теоретическую вероятность комбинации этих событий.

Он посмотрел на меня долгим, неправдоподобно спокойным взглядом.

— Слушай, Стен, давай прекратим этот никчемный разговор… И пойду-ка я спать. Да и ты не возись долго. Завтра у нас профилактика и надо хорошо отдохнуть.

Последние слова он произнес, уже спускаясь по трапу в жилой отсек. Поле боя осталось за мной, но удовлетворения не было. Когда голова его скрылась в люке, я протиснулся между автоклавами, кольцом окружающими весь наш сад, раздвинул ветки и прислонился лбом к теплому пластикату. Где-то далеко внизу поверхность планеты, которую мы никогда не видим сквозь пелену сверкающих на солнце облаков. Прямо перед моими глазами за прозрачной стеной выгибается серебристый бок торовой оболочки. Этот наполненный гелием бублик может бесконечно долго носить нашу лабораторию в небе планеты. У меня возникло детское желание: проткнуть толстый наглый тор и смотреть, как он будет дрябнуть, испуская гелий. Тогда лаборатория опустится на поверхность и можно будет хотя бы посмотреть на эту планету вблизи и потрогать ее руками. Досадно все-таки пробыть здесь так долго и видеть планету только на экране так, как ее видит любой земной обыватель.

«Хотя потрогать не удастся, и любоваться долго тоже не придется. Давление-то шарик, скорее всего, выдержит, — думал я лениво, — а вот мы в нем через некоторое время начнем поджариваться…»

Впрочем, если даже проткнуть тор — ничего не будет. Там столько уровней безопасности… Мы все их изучали на макетах. Меня тогда ужасно возмущала пустая трата времени перед полетом, когда оно так дорого. — Зачем все это изучать, если оно такое надежное? — Но шеф сказал, что у нас должна быть непоколебимая вера в свой корабль (он всегда называл лабораторию кораблем), а вера может быть прочной, только если она основана на твердом знании. С тором ничего не выйдет, а жаль. Я в последний раз взглянул на белесое брюхо и отвернулся. — Что бы такое все же сломать? Почему психологи не предусмотрели возможности столь естественного желания? Их бы сюда, чтобы узнали, как может опротиветь за восемь месяцев все это однообразие: бесконечные пробы, подсчеты, эти ненасытные микробы на экранах мониторов — космическая рутина, ничем не лучше какой-нибудь агрохимической лаборатории на Земле. Даже хуже, там можно выйти за дверь и пойти по утоптанной, нагретой солнцем тропинке. Босиком. И дойти до речки, мелкой и прозрачной. Войти в воду по колено и рыбешки, кажется, они называются «пескари», будут с налета ударяться в икры. Щекотно.

Я отчетливо вспомнил мелкую прозрачную речку, по которой мы с Надей, никуда не торопясь, плыли на байдарке в позапрошлом году. На мелких песчаных перекатах мне приходилось вылезать в прохладную воду. Там тоже были стаи рыбешек, которые что-то сощипывали с моих щиколоток. Надя вылезать в воду не хотела, и мне приходилось каждый раз вынимать ее из байдарки и нести на берег. Байдарка медленно уплывала по течению, а мы с завистью представляли какие таинственные заводи и цветущие берега встретятся на ее пути.

Потом мы догоняли байдарку по берегу… И продолжалось это путешествие долго-долго, целых десять дней. Вот там были настоящие, хоть и маленькие приключения, а здесь рутина и скука… Я с усилием вынырнул из потока воспоминаний, не давая увлечь себя слишком далеко. Чего, кстати, не рекомендуют и наши мудрые психологи

Протиснувшись между автоклавами обратно в сад, я огляделся.

— А что, здесь неплохо! — произнес я громко с фальшивым оживлением и пугливо оглянулся на люк в жилой отсек.

Здесь, в самом деле, было неплохо. Вся верхняя половина прозрачной четырнадцатиметровой сферы довольно плотно заполнена разнообразной растительностью. Сад дает нам кислород и пищу. Если считать нас с Дейвом, получается замкнутый биоценоз. И еще сад создает иллюзию пространства. Если стоять посредине, кажется, что ты в дремучем лесу. Кажется, что можно идти по нему бесконечно, раздвигая ветки и приминая высокую траву. Но, черт возьми, я-то знаю, что через десять шагов упрешься в проклятый стеклянный пузырь. Мы в нем, как рыбы, на которых даже некому посмотреть.