Знание-сила, 2009 № 04 (982) - [47]
Такое замешательство понятно, но оно огорчает. В тот момент, когда идеальный хроникер истории, о котором мечтал американский философ Артур Данто, наконец заработал, оказывается, что его исчерпывающие отчеты даже продвинутому ученому Запада только мешают. Конечно, речь идет о такой науке, для которой и быстрое время — слишком непредсказуемо и эфемерно. Ведь она работает не столько с восприятием и памятью, сколько с забыванием. Ей нужна не абсолютная документированность, а следы исчезнувшей жизни в умеренном количестве. Поэтому сверхбыстрое время для нее — такое же бедствие, как атаки террористов для мировых держав.
Я поставлю знак вопроса к предположению, что новая темпоральная размерность обещает изменить основы сотрудничества истории и психологии. Не потому, что феномен сверхбыстрого времени вызывает сомнение, а потому, что он проявляется слишком экстремально и очевидно. Ни Гулливер, ни Алиса не готовы пока видоизменять свое «Я» по гиперсобытийному шаблону, тем более, если власть стремится предохранить их от шоковых эфирных излучений. Наука тоже стремится укрыться в тени привычных форматов. А вот это — менее извинительно и понятно. Ведь очевидно, что новая размерность мира, увы, — не фикция модного теоретизирования. Фикция — это мир, от которого осталась тень.
КОСМОС: РАЗГОВОРЫ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ
Коротко о пузырях
Михаил Вартбург
Эдуардо Гендельман из университета Бен-Гуриона в Негеве думает, что нашей Вселенной угрожает большая опасность. Согласно господствующей «инфляционной» теории, она возникла, когда в одном из «пузырьков» первичного «атома», взорвавшегося в ходе Биг-Бэнга, произошло какое-то «обрушение» некоего силового поля, в результате чего пузырек потерял устойчивость и стал стремительно расширяться (этот период расширения со сверхсветовой скоростью как раз и называется инфляцией), превращаясь в нашу Вселенную. Потом расширение стало замедляться, позволив образоваться нынешним галактикам и звездам с планетами, но в какой-то момент верх начало брать новое поле (так называемой «темной энергии», которая и прежде существовала, но по мере расширения становилась все больше), и теперь наша Вселенная вновь расширяется ускоренно.
Так вот, когда эта частичка первичного «атома», этот пузырек, ставший потом нашей Вселенной, переживал инфляцию, другие части этого же «праатома», то есть другие пузырьки, могли остаться в прежнем крохотном виде. Но в этих пузырьках — и вот в этом и состоит новизна идеи Гендельмана и его соавтора Сакаи из Японии — могла сохраниться исходная темная энергия, причем в самых разных своих формах (теоретики говорят сегодня, что у нее несколько таких форм), включая наиболее активную, так называемую «фантомную».
Подсчитав, как должны вести себя прилипшие к нашей Вселенной остаточные «пузырьки», наполненные такой фантомной энергией, Сакаи и Гендельман пришли к такой картине. Со временем эти пузырьки начинают «дышать», то есть фантомная энергия пытается их раздуть, а стенки мешают, и эта борьба приводит к периодическому сжатию и расширению пузырька. Однако в конце концов фантомная энергия берет верх, как в и нашей Вселенной, и пузырек раздувается в полнометражную вселенную, вроде нашей. Дальше возможны, как говорится в квартирных объявлениях, варианты. В одном из них раздувшийся пузырь отщепляется от нашей Вселенной и начинает собственную суверенную жизнь. Снаружи он будет казаться черной дырой, а внутри будет настоящей вселенной со своими галактиками и звездами.
Но есть и другой вариант. Расчеты авторов показали, что некоторые пузыри могут раздуваться за счет пожирания окружающего пространства-времени. А чье это пространство-время? Нашей Вселенной, вестимо. Что же тогда будет с ней, с родимой? А ничего. В смысле — ничего от нее в этом случае не останется. Поскольку такое неконтролируемое расширение пузыря будет «инфляционным», оно будет происходить, как и у нас когда-то, со сверхсветовой скоростью. И если оно (предположим!) начнется в каком-нибудь пузырьке, который (возможно!) существует где-то там, прилипнув к стенкам нашей Вселенной, то мы и мигнуть, что называется, не успеем, как нас не станет — и всей нашей Вселенной тоже. Это и есть «угроза по Гендельману — Сакаи».
Очень интересно, не правда ли? И даже как-то не страшно. Если мы и мигнуть не успеем, то это будет в самый раз то, что когда-то польский фантаст Лем называл «прекрасной катастрофой». А Чехов о том же самом сказал: «Он пугает, а мне не страшно». Подумаешь, пузыри! Мы сами бывший пузырь. Мы уже все это проходили. Нас не испугаешь.
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ: АНТРОПОЛОГИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
«Корешки на Варварке» и злополучные царские невесты...
Александр Савинов
Осенью 1623 года царь Михаил Федорович в окружении ближних бояр «спрашивал придворного «дохтура»; врач, англичанин Билс, отвечал тихо. Когда пришло время «бояр слушать», государь обратился к дяде, Ивану Никитичу. Тот ответил невнятно, говорил, как жевал; называли его Каша.
Допрос придворного врача имел прямое отношение к событиям, которые произошли семь лет назад, когда собраны были в Москве царские невесты, дочери «служилого сословия». Царь «смотрел», и приглянулась ему дочь небогатого дворянина. Чем пленила молоденькая Марья Ивановна Хлопова двадцатилетнего государя? Выбрал наугад, истомленный желанием? Или мыслил освободиться от опеки матери, властной «старицы» Марфы? Говорилось, она «поддерживает царство», ибо государь «млад и не обладает таким разумом, чтобы управлять землей.» Что уместно было во время избрания новой династии, когда отец малолетнего государя был в плену. Отсутствие отца — повод для опеки, которую осуществляла мать с «духовным отцом», священником.
