— Главное, он должен принимать все, что идет от клиента, не занимая критически оценивающей позиции. Пациент должен быть уверен: даже если он с полной откровенностью расскажет терапевту все, это не обернется против него, не станет поводом для душевной травмы.
Кроме того, он должен быть теоретически компетентен. Многие этого не признают; сплошь и рядом видишь у коллег серьезные диагностические ошибки. Они не понимают, зачем им нужна теория, особенно те, у кого психологическое образование: им очень мало дают психиатрии, и они относятся к ней довольно пренебрежительно.
Между психотерапевтом и пациентом должна быть дистанция. Оценить степень близости отношений довольно сложно, но терапевт обязан чувствовать дистанцию и не давать ее пересекать. Желательно, чтобы он был порядочным человеком: не использовал отношения, складывающиеся в ходе терапии, для самоутверждения, удовольствия, получения каких-то услуг: чтобы не просил клиента достать «два билетика в Большой театр» и т. д. Сейчас это не так актуально, как в советское время, но все же встречается.
— А часто ли бывает, что нарушаются психотерапевтические отношения? Многим ли удается быть хорошим человеком?
— В российских условиях об этом трудно судить: большая часть рынка психотерапевтических услуг абсолютно не под контролем. Мы не только не знаем, вступают ли психотерапевты с клиентками в нетерапевтические отношения, мы даже не ведаем, сколько у кого клиентов. Здесь у психотерапевтов нет никакой ответственности.
Меня беспокоит отсутствие в РФ закона о психотерапии. Если возникают взаимные претензии, конфликт трудно урегулировать. Бывает, психотерапевт приводит к ухудшению состояния, например непрофессиональными действиями или пообещав больше, чем смог дать. Пациенту может стать хуже от неразрешенного драматического переноса отношений, формирующихся в процессе терапии.
Тогда клиенты, конечно, не в восторге. Иной раз требуют деньги назад. Если бы был закон, регулирующий такие отношения, и клиент, и терапевт были бы защищены.
— Вероятно, психотерапевтическая культура нашего общества недостаточна?
— Конечно. Ее можно и нужно повышать: законодательно, образовательно, через просвещение. Сейчас об этом только и речь. Появилось много журналов: «Psichologie», «Психология на каждый день», «Популярная психология».
— Сильно ли в них упрощается предмет?
— Мне трудно судить: у меня глаз слишком искушенный. С моей точки зрения, это попса. Но может быть, это именно то, что народу надо?
Хочется надеяться, что они делают благое дело. Ведь за границей много аналогичных изданий, они пользуются огромным спросом. «Psichologie» — это же вариант французского журнала: у него там какой-то неслыханный тираж, больше, чем у «Vogue» и «Cosmopolitan».
— А как, по-Вашему, обстоит дело с психотерапевтическим образованием?
— Теперь огромный выбор качественных образовательных учреждений, не то что было, когда я начинал в советские годы. Все они — под наблюдением международных ассоциаций. Можно свободно получить квалифицированное психотерапевтическое образование. Но оно будет отдельным от вузовского. Диплом психолога или врача — лишь первая ступень к такому образованию.
Увы, законодательная работа в этом направлении в нашей стране пока не ведется. С точки зрения государственных учреждений психотерапевтическое образование не имеет никакой ценности. Оно признается на достойном уровне только внутри соответствующих ассоциаций.
— Насколько вообще необходима психотерапия как специально оформленная практика? Ведь множество культур обходилось без нее...
— Нашу культуру сопоставлять с ними нельзя: там жизнь была другая, проблемы другие.
— Но решают люди же и сегодня свои душевные проблемы с помощью разговоров с друзьями, пения под гитару...
— Обсудить проблему с друзьями по-настоящему как раз не удается. Другу не все можно рассказать: он хорошо тебя знает, с ним уже сложился сценарий отношений, и, скажем честно, любая дружба — наполовину и вражда, и соревнование. А в психотерапии многое происходит за счет формирования и анализа особой, новой связи, возникающей в процессе сеанса.
— Можно раскрыться и незнакомому — например, в поезде.
— Только однократно. Настоящая работа с пациентом должна быть длительной.
— А что бы Вы сказали о терапевтическом потенциале исповеди, беседы со священником?
— В церкви проблемы рассматриваются только с точки зрения конфессиональной морали. От священника ты получаешь не участие, а порицание и наказание. Под этим страхом, думаю, рассказывается одна десятая от того, что может быть высказано. Церковь — контролирующая инстанция. Мы же по методам работы с клиентами противостоим этой инстанции.
Ситуации, которая была бы эквивалентна психотерапевтической, нет. Ни в дружеском кругу, ни в церкви — нигде.
Беседовали Марина Балтачева и Ольга Балла