Знание-сила, 2007 № 11 (965) - [10]

И.П. Но ведь это была не единственная массовая операция?

А.Р.: Конечно. С середины августа пошли разворачиваться и другие. Приказ «о женах изменников Родине», приказ о «харбинцах» (то есть, бывших служащих КВЖД), «национальные» операции — польская, немецкая, финская, эстонская, латышская, румынская, греческая, иранская, афганская, а кроме того — депортация корейцев с Дальнего Востока в Казахстан и Среднюю Азию.

И.П.: Как начались национальные операции? Как вообще пришло в голову репрессировать по национальному признаку — при господствующей идеологии интернационализма?

А.Д: Это еще одна принципиальная новация, которую принес с собой 1937 год. Впервые предлагалось подозревать во враждебной деятельности (или, на худой конец, настроениях) людей не за их «классовую сущность», что было привычно, а за принадлежность к «инонациональности». Под этим странным словечком подразумевалось вот что: национальные диаспоры, люди, живущие в СССР, но этнически относящиеся к народам, основная часть которых живет за пределами Советского Союза, главным образом — в соседних странах. Их, эти диаспоры, и чистили, особенно те, которые ассоциировались с «потенциальным агрессором»: Германией, Польшей, Японией. Впрочем, японской диаспоры в Советском Союзе не было, так что за пятую колонну самураев сошли «харбинцы», а также частично дальневосточные китайцы и корейцы. И всех их обвиняли в шпионаже.

Неважно, что немцы Поволжья или черноморские греки уже несколько столетий не имеют никаких связей со своими прародинами. Кашу маслом не испортишь; а, может, разработчики операций и не знали таких историко-культурных тонкостей. Греки, они греки и есть, и наверняка склонны быть завербованными греческой разведкой.

А.Р.: Чистили не только сами диаспоры — польскую, финскую и проч.: по нацоперациям арестовывали людей любых других национальностей, которые, например, родились в Польше или Финляндии, имели там родных или знакомых, переписывались с поляками или финнами, ездили туда (чаще всего по служебным надобностям). Так что «нацоперации» никак нельзя сводить к репрессиям «по национальному признаку». Сталин вряд ли специально ненавидел эстонцев или латышей; просто эти страны имели несчастье граничить с Советским Союзом, — а, следовательно, были, со сталинской точки зрения, для Союза враждебны и опасны. И любая связь с ними могла быть (или уже была) использована во вред Союзу, — а этническая связь самая крепкая, в этом-то он был убежден. Значит, и следовало «погромить», прежде всего, «иноколонии»; и уж наверняка следовало очистить от представителей этих самых «враждебных» национальностей оборонную промышленность, транспорт, армию. Для осуждения арестованных по национальным операциям были созданы специальные «двойки» в составе начальника УНКВД и прокурора. Они подписывали «альбомы» — сшитые по узкому краю тетрадки с длинными списками фамилий, очень короткими резюме обвинений против каждого и пометами о том, кого следователь, ведший дело данного человека, полагал бы правильным отнести к «первой категории» (расстрел), а кого ко «второй» (лагерь). Потом альбомы отсылали в Москву, где эти предварительные приговоры утверждались «Комиссией НКВД и Прокурора СССР», т.е. Ежовым и Вышинским или их замами. Процедура оказалась громоздкой, занимала иногда месяцы, и в начале осени 1938 «альбомный порядок» был заменен упрощенной процедурой: приговор выносился на месте специально созданными Особыми тройками (те тройки, что сажали «кулаков и прочих», к этому моменту были уже расформированы). Дело пошло бойчее, в день «рассматривали» где 30-50, а где 100-200 дел.

Митинг на станции Вязьма в июле 1937 года по пути следования героев-летчиков в Москву. Справа — В.Чкалов

В итоге с 25 августа 1937 года, когда был подписан первый альбом, и до 15 ноября 1938 года по всем национальным операциям в совокупности прошло 346 713 человек. 335 513 из них было осуждено, причем к расстрелу приговорили 247 157 человек, то есть 73,7% от общего числа осужденных. В разных регионах это соотношение выглядело по-разному: в Куйбышевской и Волгоградской областях расстреляли около половины осужденных, в Армении и Грузии — меньше трети, зато в Краснодарском крае и Новосибирской области более 94, а в Оренбургской — 96% осужденных.

И еще одно важно понимать — национальные операции, как и кулацкая, были сверхтайными, в печати ни о каких тройках и двойках никогда не упоминалось, да и вообще пропагандистское обеспечение массовых операций если и было, то в самом общем, абстрактном виде. В отличие от борьбы с «правотроцкистами», «вредителями» и т.д. , которая с газетных страниц не исчезла во весь период Большого террора, почти ничего об этих операциях не было известно вплоть до начала 90-х, когда все эти оперативные приказы всплыли из архивов. Отчасти с нашей помощью. Именно эпоха массовых операций — с августа 37го до середины ноября 38-го — и есть самый что ни на есть Большой террор.

А.Д.: Возвращаясь к июню-июлю 1937, к началу катастрофы, еще раз скажу: оно остается для нас загадкой. Что произошло в те несколько июньских дней, отделяющих более или менее понятный ход террора, развивающегося хотя и стремительно, но в предсказуемом русле («революция продолжает пожирать своих детей» — но именно своих!) от начавшейся массовой бойни? Зачем это было нужно Сталину?