Знание-сила, 2007 № 05 (959) - [13]
Потом «прилег» да так и не оправился завод. Жилищное строительство давно, еще в 70-е, прекратилось, и все, кому удалось, начали расползаться из поселка по городу. Остались люди социально ущербные: безработные, больные, старые, многодетные семьи без отца или с отцом-пьяницей.
Появились приезжие, которых, как водится, сразу стали обвинять во всех своих несчастьях.
Никаких этнических землячеств: население осталось исключительно этнически однородным. Что не помешало считать приезжих «чужими» и во всем виноватыми.
Риэлтеры сделали на социальной ущербности поселка неплохой бизнес: они предлагали переселиться сюда семьям из Иркутска, которые другим способом улучшить свои жилищные условия не могли и надеяться. А тут они относительно задешево получали большую квартиру и приплату, на которую сколько-то времени могли продержаться. Потом выяснялось, что работы тут нет и не предвидится, что соседи заранее настроены враждебно, что продать большую квартиру без удобств ни за какие деньги уже невозможно. Вряд ли, осознав это, приезжие превращались в образец добродетели; чаще они начинали спуск на социальное дно, что подтверждало правоту соседей. Которые, впрочем, уже находились там же.
Т. Шманкевич все ждала, когда сами ее собеседники это сформулируют, — не дождалась. Они прославляли патриархальный уклад жизни, близость к природе, простоту и душевность отношений (если не считать «чужих»).
Вспоминали времена, когда быть «парнем из Каркасного» считалось почетным. Но Сользавод влачит довольно жалкое существование, все остальные места работы в поселке давно исчезли, в городе — тоже депрессивном — работы нет.
Психологическая защита — конечно, вещь хорошая и даже иногда необходимая. Но некоторая неадекватность восприятия, очевидно, мешает искать выход если не для поселка, то хотя бы для себя и своей семьи.
Громкие слова «все для человека, все на благо человека» написаны на воротах, ведущих во все утопические города. В осуществленных утопиях фраза во многом так и осталась лозунгом, рассчитанным на доверчивость неискушенных умов. И еще — на железный занавес, из-за которого не видно, что бесчеловечный, но расчетливый капитализм начал вкладываться в человека как главный свой капитал намного раньше, чем человеколюбивый социализм. В результате продолжительность жизни гражданина любой развитой западной страны на протяжении всего ХХ века, и особенно его последней трети, неуклонно росла; в России тоже росла, но в три- четыре раза медленнее, а ожидаемая продолжительность жизни трудоспособных мужчин к концу века вообще оказалась ниже, чем в 1900 году.
Новые города, возникавшие вокруг очередных гигантов советской промышленности, несли на себе явственный отпечаток не декларируемых, а подлинных интересов власти. Что бы ни собирались выпускать на этих предприятиях (даже товары широкого народного потребления), все равно неизменно выходил автомат Калашникова, а новые города с трудом приспосабливались к такой неприятности, как наличие в них населения. Приспосабливались ровно настолько, насколько нуждались в нем, чтобы выпускать «чего-то железного». Не случайно эти новообразования так и не стали настоящими городами, а остались рабочими поселками, иногда — как в Братске — сращением нескольких рабочих поселков, но не крупным промышленным городом.
Чем дальше, тем больше выяснялось, что без населения действительно никак нельзя. Сначала его объявили «ресурсом», наряду с энергией и сырьем, потом повысили в ранге, объявив «человеческим фактором производства». Теперь его способность знать, уметь, создавать признана наконец главным источником национального богатства — вместо земли и капитала. Примерно через те же этапы, только значительно раньше, прошла и западная цивилизация. Она уже вовсю осваивает новый этап развития экономики и всего уклада жизни, а мы только начинаем верить, что он действительно наступает и что критерии национального величия существенно изменились.
«Индустриальная экономика была и осталась экономикой «дешевого человека», — пишет О. Вендина. — Бедные города вокруг богатых предприятий — это хоть и печальный, но вполне логичный феномен».
И о сдвиге в общественном сознании, который несет с собой постиндустриальный путь развития: «Безделье рассматривается как морально оправданное состояние души, необходимое для накопления творческих сил и интеллектуального прорыва, а индустрия «безделья» превратилась в наиболее доходный вид экономической деятельности. Этот ценностной переворот был в значительной степени «оплачен» самими людьми благодаря их стремлению к расширению степеней личной свободы и лишь частично обществом через систему социальных программ и социального обеспечения».
И вывод: «Необходимость вложения в человеческий капитал является одной из наиболее осознанных и значимых целей стратегического развития российских городов».
Тепло и светло
Записала И. П.
Кроме собственной истории, собственного неповторимого лица у каждого города есть еще и инженерная «начинка».
Есть своя внутренняя, закрытая от туристов жизнь, в которой у горожан складываются — или не складываются — отношения с соседями по дому, внутри квартала, отношения с местным руководством ЖКХ и с городской властью.
