Знание-сила, 2004 № 04 (922) - [2]

Лишь некоторые книги уцелеют в заводях библиотек. Однако опасность не минует их. У книг, как у рыб, бывает своя старость. В их организме происходят необратимые изменения.

Бумага, используемая для печати с середины XIX века, содержит кислоту; через несколько десятилетий она приобретает характерный коричневатый оттенок и начинает крошиться. Большинство книг, хранящихся в российских библиотеках, как и в других библиотеках мира, напечатаны на этой бумаге. Реставраторы удаляют кислоту с помощью специальной техники. Но они спасают лишь часть книг. Другие успевают прийти в негодность.

Медленное ветшание прерывают катастрофы. Только за последние 20 лет от огня пострадали три знаменитые библиотеки. Счет потерь идет на сотни тысяч экземпляров книг и рукописей.

1988 год: Библиотека Академии наук СССР в Ленинграде; 400 тысяч экземпляров; из них 188 тысяч — издания на иностранных языках XVIII — начала XX веков; уничтожена четверть уникального газетного фонда библиотеки;

1989 год: библиотека Бухарестского университета, сожженная во время свержения Н. Чаушеску; 500 тысяч экземпляров;

1993 год: Национальная библиотека Боснии и Герцеговины; около трех миллионов экземпляров.

Пока же — наперегонки с бедствиями — работают сканеры, временно спасая наши культурные ценности. Вот только что им копировать? Зачем множить по восемь «Библиотек Конгресса» в год? Еще сто лет назад — старые подшивки газет тому порукой — библиотекари сетовали, что «половина фонда в хранилищах лежит мертвым грузом». Мало что изменилось и теперь. Нередко раздаются голоса: «Надо списывать всю не пользующуюся спросом литературу». Но вот и Аристотеля или Фому Аквинского спрашивают куда меньше, чем Мураками или школьных классиков. Не губить же за это Стагирита с Аквина том? Кто решает, что дозволено оставлять потомкам, а что нет?

Библиотека - это храм мудрости. Но в наши дни подобные храмы часто пустуют

Или другой пример. Худо-бедно, во многих библиотеках мира хранятся подшивки американских, английских, французских, да уж и — мелкими горстками — российских изданий. Но если лет через триста на Земле будет доминировать африканская цивилизация, то как историки XXIV века будут изучать истоки «золотого века Черной Африки»? Кто заботится о сохранении печатной продукции Габона или Нигера? Кто хранит газеты стран третьего мира? Может статься, что их история окажется сплошными потемками — как для нас история «темных веков».

Что еще важно хранить? Специалисты сходятся во мнении, что в потоке информации нельзя терять сведения о вредном воздействии тех или иных технологий. Вот, например, размещение ядерных отходов. Хранить- то их, может, и будут с соблюдением всех мер предосторожности, но только кто лет через 50 вспомнит о том, где они хранились. Живут же люди сейчас, хоть и мучаются, на территориях, что в двадцатые годы служили местом хранения или испытания химического оружия. К сожалению, на протяжении полувека значки, изображавшие радиационную угрозу, неоднократно менялись, и потому при работе со старыми документами их не всегда можно узнать. Сам выбор символики порой неудачен. Символы пробуждают в памяти любые ассоциации, кроме нужных. Американский физик Грегори Бенсон пошутил, что наши потомки, глядя на современную карту с нанесенными на нее значками радиационной угрозы, лишь удивленно покачают головой: «Зачем им нужна была карта захоронения корабельных винтов?»

В Сараеве, в Национальной библиотеке Боснии и Герцеговины, хранилась большая коллекция арабских научных и математических манускриптов. Здесь находился также архив, проливающий свет на тайную подоплеку Первой мировой войны, начавшейся с убийства австрийского эрцгерцога в Сараеве. Возместить эту утрату нельзя.

Где прикажете вечно хранить минутную рябь слов? Для многих книг и документов создаются подземные хранилища. Но для микрофильмирования книжной продукции не везде хватает денег.

А ведь любое произведение искусства уникально. Это не закон природы, который, не доведись открыть Бойлю — открыл бы Мариотт. Редка способность завороженно следовать некоему ритму и, повинуясь ему, располагать слова. Большинство из нас не могут выразить, уловить этот ритм. Тем ценнее произведения — стихотворные или прозаические, — написанные теми, кто всю жизнь был им одержим. Можно только гадать, какая часть российской словесности безвозвратно исчезнет, будет подменена выборками «школьной классики». Вряд ли в список под грифом «хранить вечно» войдут произведения Случевского и Дельвига, Георгия Иванова и Адамовича, Вагинова и Добычина, Лимонова и Губанова... Изъязвленное пробелами прошлое отразится черными пятнами в будущем.

Так, гибель Александрийской библиотеки и других книжных коллекций античности произвела безжалостный отбор. До нас дошли в основном книги, включенные в программы тогдашних школ. В основном переписывали именно их; их списки можно было встретить повсюду.

Но где Клитодем, Андротион, Филохор, Эфор, Истр и другие продолжатели дела Геродота и Фукидида? Где Филемон, Дифил, Посидипп и другие мастера «новой» аттической комедии? Где мистики Спевсипп и Ксенократ, где скептики Аркесилай и Карнеад? Где Квинт Фабий Пиктор, Авл Постумий Альбин, Гней Геллий, Валерий Анциат и другие историки раннего