Знание-сила, 1999 № 11-12 (869,870) - [10]

Я – собственная точка опоры.

Деталь одного из фаюмских портретов (Египет, I – III века новой эры).

Фаюмские работы – одна из самых ранних попыток создать устойчивую традицию изображения личности.

В Новое время идет вытеснение традиционных форм жизни новыми, неслыханными – индустриальными. Массы людей вырваны из прежних традиционных «гнезд». Рамки «я» снова резко сужаются (до сих пор ведь в них включалась вся совокупность родовых, общинных, кровных связей поколениями жившего на земле человека). Он снова «просто человек», «только человек» (и – «только христианин»), и вбрасывается в новую общность: индустриальных рабочих. Это – далекое, далекое предвестие будущего массового человека.

Следующим толчком рождения новоевропейского «я» стала «Исповедь» (1765- 1770) Ж.-Ж.Руссо. В ней – одно из непосредственных начал истории частного человека и его самосознания. Пока еще автор на примере собственной жизни берется говорить о том, что есть человек вообще: об универсальных принципах устройства человеческой природы, о смысле жизни человека вообще, о путях достижения истины и совершенства – тоже общезначимых… Однако Руссо сделал нечто такое, что до определенного момента было невозможным: он превратил исповедь из сакрального акта в светский, в публичную исповедь частного лица – по сути дела, перед самим собой. Бог еще упоминается, но… уже нащупана очередная возможность без Него обходиться. Она – в цели «Исповеди». Если Августин исповедуется, чтобы преодолеть себя и познать Бога, то Руссо исповедуется, чтобы познать себя. Теперь, на исходе XVIII столетия, это было принято и встретило интенсивное сочувствие и множество подражаний.

В европейском воздухе изменилось что-то очень важное.

Новую модель европейского «я» создает группка весьма рафинированных интеллектуалов, страшно далекая, как ей и полагается, от повседневных переживаний и представлений народа.

Романтики рубежа XVIII – XIX столетий «вдруг» поняли, что, оказывается, регламентация, заданность жизни мешает человеку осуществить его свободу. А она-то и есть самое в нем настоящее и ценное. Потому подлинный человек отталкивается от заданного (.. .снова «личный выбор»…) и ориентируется на творчество и самоопределение. Творить, создавать предполагалось даже то, что, казалось, превосходит любые созидающие усилия и всех созидателей: например, новую мифологию.

Один тончайший исследователь (А.В.Михайлов) назвал это время концом эпохи «готового слова». И это впрямую связано с самоощущением «я» в мире традиций и заготовок. Если слово не «готово», «я» должен его создать сам – при этом я должен быть таким «я», которого старое, готовое, умершее слово больше не определяет, для которого оно больше не может служить опорой. Оно меня не создает – я должен создать себя собственным усилием. Это – предусловие всего остального.

Всеевропейское сочувствие встретил новый тип – литературный образ – человека, порвавшего со своей средой и противопоставившего себя ей: ниспровержение авторитетов, бунт, титаническое, но обреченное единоборство с миром. Юношеское самоопределение, кажется, до сих пор включает в себя «байронические» мотивы. Даже у тех, кто не читал никакого Байрона.

Каждое скульптурное изображение здесь выражает стремление быть личностью. Коллекция Музея восковых фигур. Caiy Wolinsky, Wookey Hole, Somerset England,1978.

«Я» в романтизме – это тот, кто создает уже не только самого себя, но, в известном смысле, и мир. «Я» даже претендует на то, чтобы превосходить его: ведь это оно берется судить, «удовлетворяет» или не «удовлетворяет» его «реальность» (Кьеркегор, например), и такая постановка вопроса уже культурно оправдана!

«Только в личном – жизнь» – провозглашает в это время Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг (1775 -1854) и добавляет: «…а все личное покоится на темном основании». Интерес к «темным», «ночным» сторонам души потом получит многообразную проработку и развитие, особенно в самосознании XX века.

Серен Къеркегор (1813-1В55) ввел понятие экзистенции как собственного, единственного бытия человека в мире. Он первый заговорил о «подлинном» и «неподлинном» существовании – только вкладывал он в это совсем не тот смысл, что Жан-Поль Сартр столетие спустя. Подлинный смысл Кьеркегора ведет человека к Богу и помогает ему осознать религиозное значение своей личности. Обретение же экзистенции предполагает решающий «экзистенциальный выбор» (узнаете?..), который ведет человека от созерцательно-чувственного бытия, определенного внешними силами, – к чему бы вы думали? К «самому себе». Единственному и неповторимому.

Здесь заключено одно из очень важных подспудных начал освобождения «я» от религиозных смыслов и значений. Интересно, что такие вещи уже не в первый раз происходят в европейской традиции как раз на пике религиозного напряжения, в котором связаны радикальное религиозное усилие и индивидуализация.

Интерес к мельчайшим душевным тонкостям сформировал в XIX веке психологизм, «психологический реализм» в литературе (…ив повседневных самоинтерпретациях ее читателей!..) – и науку психологию, которая именно теперь выделяется из философии, чтобы заниматься индивидуальной душой. Изучением правил и законов исключительности и неповторимости.