Знание-сила, 1997 № 04 (838) - [29]

Из этого следует, что суждения науки каким-то образом «причастны» к истине, но никогда нельзя окончательно установить степень этой причастности. Поппер придумал изощренную логическую концепцию, позволяющую устанавливать изменения «истинностного» содержания в научных суждениях по мере их опытного испытания. Само же это содержание Поппер назвал не истинностью, а «правдоподобием» (verissimililude). Это понятие подвергалось критике со стороны многих логиков, показавших, что мера «правдоподобия» не может быть установлена без введения дополнительных допущений, которые сами зависят от тех самых принципиальных положений «наивного реализма», с которыми Поппер предпочел бы расстаться.

Но дело в том, что понятие «правдоподобия» понадобилось Попперу для того, чтобы придать смысл другому понятию — «научного прогресса». Наука, говорил он, прогрессирует, когда увеличивает степень правдоподобии своих суждений. «В науке (и только в науке) можно говорить о подлинном прогрессе: о том, что мы теперь знаем больше, чем раньше». Именно поэтому смена фундаментальных теорий способствует научному прогрессу: она позволяет получать более правдоподобные научные суждения и при этом избавляет от конфликтов с известными фактами. Вот почему ему так важны «научные революции»: смена фундаментальных оснований способна резко увеличить «запас истинности». Правда, это совсем не гарантирует, что суждения, ныне признанные истинными, не окажутся ложными под давлением «фактов». Но в том и состоит прогресс науки — она безостановочно идет вперед, отбрасывая свои собственные предположения и выдвигая новые, ибо уверена, что таким способом только и можно осуществлять познание мира.

Поппер строит мужественный (можно сказать, стоический) идеал науки. А идеал все же более значим, чем отклоняющаяся от него реальность, ибо он выступает как ориентир человеческого поведения. Если люди выбирают этот ориентир, они способны переделывать действительность, придавая ей сходство с Разумом. Поэтому, хотя концепция Поппера многократно подвергалась критике, его не могли поколебать никакие, даже самые, казалось бы, «реалистические» ссылки на «действительную», а не идеализированную науку. В споре идеала и реальности ни одна из сторон не имеет решающего преимущества: если реальная история отличается от «рационального» хода событий, то либо такая действительность не разумна, либо дефектен разум, претендующий на то, чтобы диктовать свои законы действительности.

Но куновский образ науки и ее истории порывает с этим идеалом. Научный процесс, говорит Кун, не имеет ничего общего с попперовским идеалом Большой Науки. «Научное сообщество» участвует в конкурентной борьбе с другими сообществами за право выступать от имени научной рацион&зыюсти, испытывая при этом давление всей социально-культурной жизни общества, в котором научные коллективы составляют небольшую часть. Отсюда социальнокультурная (в том числе социально-психологическая и социологическая) обусловленность критериев рациональности, которые, по Куну, суть реальные продукты реальных же мыслительных процессов, подверженных историческим изменениям.

Два образа науки

«За спиной» попперовского и куновского образов науки и научной рациональности стоят разные мировоззренческие установки.

Идеал науки Поппера тесно связан с его представлением об идеале общественном. Проповедуемое им «открытое общество» — это такое общество, в основу которого положена универсальная Рациональность, освобождающая людей от власти догм, предрассудков и прочих форм невежества ради власти творческого и смелого ума. Он целиком захвачен идейным наследием эпохи Просвещения: тезисы о гипотетичности любого знания и роли рациональной критики должны были лишь придать этим идеям современное звучание.

Образ науки, предлагаемый Куном,— сознательный отход от классического рационализма, попытка уместить рациональность в ряду людских пристрастий и культурных эпох

Человеческая разумность, по Попперу,— лишь более или менее «правдоподобное» отображение «истинной рациональности», обладающей самостоятельным и самоценным бытием. Успешность человеческих действий, в том числе познавательных, находится в прямой зависимости от степени «правдоподобности» этого отображения.

Человеческая разумность, по Куну,— это то, что принадлежит человек) и изменяется вместе с ним.

Поппер привержен идее «открытого общества». Для него общество свободно и открыто, потому и в той мере, в какой оно разумно.

Кун возражает, что современный западный человек просто вынужден постоянно доказывать так называемую рациональность — и не ссылками на «истинный Разум», а успехами в деятельности. Достигая успеха, он вправе называть свою деятельность разумной и отстаивать этот взгляд перед лицом иных представлений как о разумности, так и о успешности действий. «Научное сообщество» само определяет свою разумность, и это удается ему в той мере, в какой оно сумело отстоять свою свободу.

Так кто же прав?

С ослаблением влияния научных лидеров, с угасанием страстей вокруг их мнений и предпочтений увядают академические дискуссии и в конце концов содержание еще недавно злободневных споров становится интересным разве лишь для историков. Нечто подобное произошло и с дискуссиями вокруг идей Куна, его сторонников и оппонентов. В середине девяностых вопрос о том, что движет науку — стремление ученых к истине или инерция профессиональной деятельности,— в глазах многих стал выглядеть наивным и схоластическим. Методологические рассуждения об истине, постигаемой наукой, еще занимают философов, но уже вряд ли привлекут к себе внимание столь большого круга, какой образовался четверть века назад из читателей Куна и Поппера. Сама жизнь, кажется, разрешает подобные проблемы жестко и быстро.