Знание-сила, 1997 № 04 (838) - [28]
Рациональность науки позволяет ей выходить за рамки «концептуальных каркасов», рациональная критика всегда возможна — такова позиция Поппера, которую он противопоставил куновскому ревизионизму.
Пожалуй, самое вызывающее в его теории научной рациональности — это то, что он говорил о механизмах, побуждающих ученого работать в соответствии с той или иной рациональностью так, словно никакой иной не существует. Формулу этого — правда, в виде вопроса, а не тезиса — даст сам заголовок «Логика открытия или психология исследования?». Цель ученого, утверждает автор,— не истина (этот термин вообще мог бы быть исключен из описания научной деятельности), а решение концептуальных или инструментальных задач, где признаком успеха является признание научного сообщества. А научное сообщество крайне консервативно в своих оценках принципов рациональности — и это естественно, поскольку такая консервативность есть условие его единства и общности. С другой стороны, научное сообщество почти всегда настроено на полное отрицание «чужой» рациональности, претендующей на решение тех же проблем.
Всякие представления о прогрессе науки, основанные на понятии возрастающей истинности научных суждений (какой бы смысл сюда ни вкладывался), должны быть, по Куну, исключены из методологической и философской рефлексии на эту тему. Решения о том, как соотносятся научные теории с исследуемыми объектами, принимают те, кто выбрал именно эти, а не другие инструменты объяснения. Основания их выбора часто приходится искать в социологических и психологических обстоятельствах, в особенности если на роль инструментов объяснения претендуют сразу несколько научных теорий. Вместо пресловутой «Логики научного открытия» (так в английском варианте называлась книга К. Поппера, не менее полувека находившаяся в центре методологических дискуссий) мы получаем «психологию исследования».
Именно психология и социология призваны объяснять, почему в «нормальные» периоды ученые упорно держатся за принятые ими теоретические основания решения проблем, иногда не обращая внимания даже на возникающие противоречия между опытом и объяснениями, получаемыми на основании усвоенных теоретических догм, а в периоды «кризиса» мучительно ищут новые теоретические матрицы. (Кун сравнивает это с тем, как человек, увидевший в рисунке психологического теста «утку», с большим трудом заставляет себя радеть в том же рисунке «кролика».)
• Джорджо де Кирико. «Фиюсоф»
Именно это и вызывало решительный протест К. Поппера. Если мы (после всей славной истории науки от Галилея до Эйнштейна и Бора) станем искать ответы на вопросы о том, как и почему ученые приходят к своим идеям, у психологов или у социологов, говорил он, то уподобимся лунатикам, не отдающим себе отчет о цели и направлении своих движений Поппер не допускал и мысли о том, что понимание рациональности может включать социологические и социально-психологические мотивы принятия решений (например, согласия или несогласия относительно используемых логических правил и норм и т д). Это была бы «рациональность», на которой нечего и мечтать построить идеал «открытого общества», или, лучше сказать,— вообще не рациональность, а торжество иррационализма, возрождение худшего субъективизма и дешевого релятивизма, казалось, навсегда отброшенных неслыханными успехами науки Нового времени.
«Я нахожу идею обращения к социологии или психологии удивительной. Более того, я нахожу ее разочаровывающей, поскольку она показывает, что все, что я ранее возразил против социологизирующих и психологизирующих тенденций и путей, особенно в истории, было напрасным». Драматическое признание. Особенно если учесть, что речь вовсе не идет о простом непонимании со стороны оппонента. «Кун понимает меня очень хорошо,— писал Поппер,— лучше, я думаю, чем большинство моих критиков». Но Кун не только хорошо понял идеи Поппера. Он увидел, где находится ахиллесова пята «критического рационализма». Его критика была направлена именно в это уязвимое место. Она затрагивала два центральных понятия: понятие «истины» и понятие «рациональности».
С понятием «истины» у Поппера были сложные отношения. Он признавал, что никакое научное суждение о реальных объектах не может претендовать на точное и полное совпадение с этой самой реальностью. Зато, говорил он, можно гарантировать, что всякое положение науки, противоречащее фактам, должно быть отброшено как ложное. Иначе говоря, наука В точности знает, какие ее суждения ложны, хотя не может гарантировать окончательной истинности ни одного из своих суждений.
Раньше многих Поппер признал зависимость научных фактов от принятых понятий, которые заставляют не только отбирать наблюдения, но и истолковывать их именно как данные «факты», а не что-то иное. Поэтому было бы правильно говорить, что в споре фактов и теоретических гипотез, на самом деле, на стороне фактов выступают просто иные теории, сами по себе также нуждающиеся в эмпирической проверке. И следовательно, не факты судят теорию, а одни теории судят другие, то есть имеет место спор различных догадок и гипотез. Таким образом, все научное знание имеет предположительный (гипотетический) характер.
