Знамя жизни - [15]

Тимофей Ильич всё так же смотрел на поплавки. Они кружились на воде, а голова тоже кружилась, и на усталые глаза наплывал туман. «Пора тебе, старый, и домой, какое тебе дело до рощенской делегации; все кости у тебя ноют, покоя просят, а ты гнёшься над удилищами», — кто-то говорил ему на ухо. «Погоди малость, — отвечал старик, — ещё посижу, подхвачу какого-нибудь зеваку и уйду, а может, дождусь рощенцев. Сергей же говорил, что нынче они прибудут…»

Тимофей Ильич был доволен клёвом и всё же, как опытный рыбак, считал, что рыба во много раз охотнее шла бы на крючок, если бы поблизости не было моста. Весь день по мосту то и дело проносились грузовики — машины тяжёлые, гружённые то углем, то зерном, то досками, то шерстью… «Ишь, как давит колёсами мост, как гудит, — думал Тимофей Ильич, видя, как по мосту проезжает трёхтонка с прицепом, на котором, подпрыгивая и лязгая, качались тонкие стальные прутья. — Ить этот же гул от колёс идёт вниз, по тем чугунным быкам, в воду, а рыба и распугивается… Эх, и до чего ж много расплодилось машин… И сколько же их ещё порасплодится…»

Тут Тимофей Ильич услышал знакомый голос:

— Эй, Тимофей Ильич!

— Так ты это что же! Усть-Невинскую бросил и уехал за границу?

Старик поднял голову. На мосту, там, где только что гремел стальным хвостом грузовик, стояли две «Победы» и газик. На передней машине с открытым верхом флаг устало повис на древке. Тимофей Ильич сразу узнал своих кубанцев. По откосу спускался, немного навеселе, Савва Остроухов — кубанка с красивым верхом, как всегда, лихо сбита на затылок. За ним шёл Стефан Петрович Рагулин, — на груди, в лучах солнца, Золотая Звезда Героя; те мужчины и женщины, которые тоже вышли из машин, стояли возле перил и смотрели на рыбаков.

Вслед за Рагулиным Савва поздоровался с Тимофеем Ильичом, потом взял на руки сперва Илюшу, потом Тимошу и, смеясь и обнимая их обоих, уже стоявших на земле, спрашивал:

— Ну, юные усть-невинцы, кто ж из вас тот, а кто другой? А? Чего же вы так дичитесь? Или не узнаёте земляка? Эх, славные у Сергея сыночки. И растут быстро, как мои!

— Приволье, чего ж им не расти, — сказал Тимофей Ильич, показывая Рагулину рыбу, — Погляди, Стефан Петрович, — наша, кубанская…

— Славная рыба, — похвалил Рагулин. — А что сын — дома? Встречу готовит?

— Сергей в Ставрополе… Обещал к вечеру быть. А встреча и без Сергея будет…

— Ну, а как ты, Тимофей Ильич, поживаешь на чужой земле? — осведомился Рагулин, лукаво щуря маленькие, слезливые глаза.

— А чего ж, Стефан Петрович, не жить, — отвечал Тимофей Ильич, — земля и тут своя…

— Да оно-то так. И сын тут и внуки — жить можно, — согласился Рагулин, ещё больше щуря глаза, — А всё ж таки в Усть-Невинскую тянет?

— И тут вода — кубанская, от наших же берегов.

— Вода, Тимофей Ильич, водой, — рассудительно сказал Савва, раскинув полы пиджака, как бы показывая: вот, мол, смотрите, какие на мне галифе, рубашка и какое серебро на поясе. — Тимофей Ильич, и как вы тут живёте? Кругом же голое место — ни тебе деревца, ни кустика. Тут только кочевникам и жить… Выбрал же мой друг Сергей себе местечко…

— Не сам выбрал, — сказал Тимофей Ильич, сурово насупив седые брови, — партия ему выбрала, и партия, Савва, лучше тебя знает, где моему сыну следует быть…

— А мы, Тимофей Ильич, в Журавку целой свадьбой, — сказал Рагулин, посматривая на мост и улыбаясь. — Будем начинать соревноваться с Сергеем Тимофеевичем, уехал он от нас, а мы к нему в гости… Жаль гармониста не прихватили для шику!

— Не печалься, Стефан Петрович, в Журавке найдутся гармонисты и похлеще кубанских, — Тимофей Ильич посмотрел на село, — Там вас давно поджидают… И духовая музыка ударит!

— Тимофей Ильич, приходи и ты вечерком! — Рагулин сказал нарочно громко, чтобы на мосту услышали. — Станем с этими степняками договор подписывать — и ты поставишь свою подпись… Включим и тебя в делегацию — для веса!

— Не гожусь. Худощав…

— Ваш вес в голове, — заговорил Савва. — Расскажите журавцам, как мы живём, как жизнь строим — пусть послушают и позавидуют… Говорит же не просто старый казак, а отец секретаря Журавского райкома.

— А чего вы такие весёлые да хвастовитые? — спросил Тимофей Ильич.

— А отчего ж нам не быть весёлыми, — ответил Савва. — Пусть горюют журавцы.

— Ох, Савва, Савва, — Тимофей Ильич покачал головой, — как бы тебе не пришлось плакать.

— Да вы не ссорьтесь, — перебил Рагулин, — Так приходи, Тимофей, на сессию.

Машины понеслись в Журавку. Впереди, как факел, знамя широко разметнулось на ветру. В стёклах жарко пламенело солнце. «Эх, гости, гости, не по душе мне ваше хвастовство, — размышлял Тимофей Ильич, а по мосту опять гремели грузовики, и клёва не было. — Приходи для весу… Слово скажи — пусть позавидуют… А чему завидовать? Сын помог, электростанцию построили, а теперь Савва всю жизнь будет хвастать… А особенно тебе, Стефан Петрович, человеку пожилому, степенному, Герою Труда не следует задирать нос, а то, чего доброго, споткнёшься… Сын мой да и все тутошние люди — они знают, зачем вас приглашают. Цыплят-то по осени будете считать — и не музыкой, не шиком придётся брать верх, а урожаем да жизнью богатой…»