Остается только сказать, как вела себя все это время миссис Стейплтон. Безусловно, Стейплтон имел на нее влияние, которое объяснялось любовью, или страхом, или тем и другим, поскольку эти чувства вполне совместимы. Как бы то ни было, влияние было абсолютным. По приказанию Стейплтона жена выдавала себя за сестру, однако, когда он вознамерился сделать из нее прямую пособницу убийства, его власть кончилась. Вновь и вновь она предостерегала сэра Генри, но так, чтобы при этом не выдать мужа. Сам Стейплтон был не чужд ревности; когда баронет начал ухаживать за его женой, он не выдержал и сорвался, обнаружив при этом страстную натуру, которую прежде умно скрывал за маской сдержанности. Но затем, дозволив эти ухаживания, он дал сэру Генри повод часто посещать Меррипит-Хаус, после чего осталось только ждать, пока выпадет удобный случай. Но в решающий день жена внезапно взбунтовалась. Она слышала о смерти каторжника и знала, что к визиту сэра Генри муж поместил собаку в сарай при доме. Она обвинила мужа в подготовке преступления, последовала бурная сцена, в ходе которой впервые выяснилось, что у жены есть соперница. Верность ее тотчас сменилась ярой ненавистью; муж понял, что она его выдаст. Чтобы она не предупредила сэра Генри, он ее связал. В дальнейшем Стейплтон, наверное, рассчитывал на то, что, когда все местные жители отнесут смерть баронета на счет семейного проклятия (в этом можно было не сомневаться), жена смирится со свершившимся фактом и предпочтет молчать. Думаю, здесь он ошибся в расчетах, и приговор ему был подписан, даже если бы мы не вмешались в дело. Женщина, в чьих жилах течет испанская кровь, едва ли перенесет безропотно подобную обиду. А более, мой дорогой Ватсон, мне нечем дополнить рассказ об этом любопытном деле, если только не обращаться к записям. Не знаю, забыл я прояснить какой-нибудь важный вопрос или нет.
– Неужели он надеялся напугать сэра Генри до смерти своей собакой-призраком, как было с его старым дядюшкой?
– Зверь был дикий и оголодавший. Если бы жертва не испугалась до смерти, то во всяком случае не сумела бы оказать сопротивление.
– Несомненно. Остается только один вопрос. Заявляя права на наследство, чем Стейплтон объяснил бы тот факт, что он, наследник, жил под чужим именем рядом с семейным гнездом? Разве не навлек бы он на себя подозрения, не дал бы повод к расследованию?
– Вопрос сложнейший; боюсь, вы хотите от меня слишком многого; едва ли я на него отвечу. Я занимаюсь прошлым и настоящим, но чьи-то планы на будущее – вопрос не ко мне. Миссис Стейплтон несколько раз слышала, как ее супруг рассуждал об этом. У него было три варианта действий. Он мог затребовать собственность из Южной Америки, добиться, чтобы тамошние представители британских властей признали его личность, и завладеть состоянием заочно; мог искусно замаскироваться на тот небольшой срок, который нужно было провести в Лондоне; мог, опять же, снабдить доказательствами и документами какого-нибудь сообщника, сделать его наследником, а в уплату забрать оговоренную часть состояния. Зная его, трудно усомниться в том, что он нашел бы способ обойти эту трудность. А теперь, мой дорогой Ватсон, думаю, после месяца напряженной работы мы можем себе позволить на один вечер посвятить свои мысли более приятным предметам. Сегодня идут «Гугеноты», я снял ложу. Вы уже слышали братьев Де Решке? Не затруднит вас за полчаса собраться? А по пути заглянем к Марчини перекусить.
