Знак четырех. Собака Баскервилей - [66]

Со времени последнего письма я успел познакомиться еще с одним соседом. Мистер Фрэнкленд из Лафтер-Холла живет в четырех милях к югу от нас. Это седовласый мужчина в почтенных летах, лицо у него красное, нрав холерический. Его любимое занятие – судиться, на тяжбы он израсходовал целое состояние. Сутяжничество для него самоцель, он в равной мере готов принять любую сторону в споре, поэтому неудивительно, что ему дорого стоило его увлечение. Иной раз он заграждает проезд, вынуждая приход требовать, чтобы он убрал загородку. В других случаях Фрэнкленд собственными руками сносит чужие калитки под предлогом того, что тропа существует с незапамятных времен, и владельцам приходится через суд восстанавливать неприкосновенность своих границ. Он поднаторел в старинном общинном праве и применяет свои знания иногда на пользу жителям Фернуорти, а иногда против них, и потому его – сообразно текущим заслугам – то проносят в триумфальном шествии по деревенской улице, то подвергают символическому сожжению в виде чучела. Говорят, в настоящее время он ведет семь процессов, которые, скорее всего, поглотят остатки его состояния, благодаря чему он лишится своего жала и впредь будет безвреден. Во всем, что не касается закона, он выказывает любезность и добродушие, и я упоминаю его единственно по той причине, что вы распорядились послать вам описание всех наших соседей. Сейчас мистер Фрэнкленд нашел себе особенное занятие: как любитель астрономии, он владеет превосходным телескопом и целые дни проводит на крыше, где с помощью этого инструмента озирает окрестности в надежде обнаружить беглого каторжника. Если бы он этим и ограничивался, все было бы хорошо, но ходят слухи, что он подал в суд на доктора Мортимера за вскрытие захоронения без согласия ближайших родственников – это когда тот вырыл в кургане у Лонг-Дауна череп эпохи неолита. В общем, мистер Фрэнкленд разнообразит наше существование и вносит в него столь нужную юмористическую ноту.

А теперь, когда вы узнали о беглом каторжнике, Стейплтонах, докторе Мортимере и Фрэнкленде из Лафтер-Холла, позвольте мне завершить отчет сведениями наиболее важными: о Бэрриморах и в особенности об удивительных событиях прошлой ночи.

Прежде всего о телеграмме, которую вы отправили из Лондона, чтобы убедиться, что Бэрримор действительно находился в Баскервиль-Холле. Как я уже писал, из разговора с почтмейстером выяснилось, что наша проверка ничего не дала и никаких доказательств ни за, ни против мы не получили. Я рассказал сэру Генри, как обстоят дела; он вызвал Бэрримора и, как привык, в лоб спросил, сам ли он получил телеграмму. Бэрримор это подтвердил.

– Мальчик отдал ее вам в собственные руки? – спросил сэр Генри.

Бэрримор с удивленным видом задумался.

– Нет, – сказал он наконец, – я был тогда в кладовой, и телеграмму принесла жена.

– Ответ вы написали сами?

– Нет, я сказал жене, что` ответить, она сошла вниз и написала.

Вечером Бэрримор по собственной воле вернулся к нашему разговору.

– Не могу понять, сэр Генри, к чему были ваши утренние расспросы. Неужели вы подозреваете, будто я вас в чем-то обманываю?

Сэру Генри пришлось заверить, что это не так, и во искупление вины подарить дворецкому немалую часть своего старого гардероба, поскольку из Лондона уже прибыл весь багаж.

Мне интересна миссис Бэрримор. Тяжеловесная, плотная особа, очень ограниченная, сугубо респектабельная, с пуританскими взглядами. Трудно вообразить себе человека, менее подверженного эмоциям. И все же, как я уже говорил, в первую ночь по приезде я слышал ее горькие рыдания, а после не единожды видел на ее лице следы слез. Некая глубокая скорбь грызет ее сердце. Иной раз я спрашиваю себя, не тяготит ли ее совесть какое-нибудь прегрешение, а иногда подозреваю, что ее тиранит супруг. Мне всегда казалось, что он человек странный и сомнительный, а после случившегося прошлой ночью все мои подозрения всколыхнулись вновь.

Впрочем, само по себе это приключение можно счесть пустячным. Вам известно, что сон у меня некрепкий, а в Баскервиль-Холле, где нужно постоянно быть настороже, я сплю особенно чутко. Прошлой ночью, часа в два, меня пробудили шаги за дверью спальни. Я встал, открыл дверь и выглянул. По коридору скользила длинная черная тень. Ее отбрасывал человек, который удалялся со свечой в руке. Одетый в рубашку и брюки, он осторожно ступал босыми ногами. Я видел только очертания, но по росту догадался, что это Бэрримор. Он не шел, а крался, и во всем его облике было что-то очень подозрительное.

Как я уже рассказывал, коридор ведет к галерее, опоясывающей холл, и продолжается по другую его сторону. Дождавшись, пока Бэрримор скрылся из виду, я последовал за ним. Когда я миновал повороты галереи, Бэрримор уже находился в конце дальнего коридора; в открытой двери одной из комнат мелькнул огонек его свечи. Все эти помещения стояли без мебели и никак не использовались, что делало тем более странными похождения дворецкого. Огонек застыл, – наверно, Бэрримор остановился. Тихонько, как мышь, прокравшись по коридору, я заглянул в дверь.

В согнутой позе, поднеся свечу к стеклу, Бэрримор стоял перед окном. Он всматривался в черноту верещатников, и на его повернутом в профиль лице было написано напряженное ожидание. Минуту-другую он не двигался, глядя во все глаза, потом глухо простонал и нетерпеливым жестом убрал свечу. Я тут же возвратился к себе и вскоре различил тихие шаги, ступавшие обратно. Гораздо позднее, уже задремав, я слышал, как щелкнул в замке ключ, но откуда шел звук – сказать не могу. Понятия не имею, что бы это все значило, но в этом мрачном доме творятся какие-то загадочные дела, которые нам рано или поздно предстоит вывести из тени. Не стану морочить вам голову своими предположениями, поскольку вы говорили, что ждете от меня только фактов. Утром у нас с сэром Генри состоялся длинный разговор, и на основе моих ночных наблюдений мы разработали план кампании. Сейчас я о нем умолчу, но тем интереснее вам будет читать мой следующий отчет».