Знак четырех. Собака Баскервилей - [60]

Но оказалось, точка еще не была поставлена. Несмотря на усталость, сон не приходил, и я все ворочался и ворочался с боку на бок. Где-то вдалеке каждые четверть часа били колокола, но в остальном старый дом был объят мертвой тишиной. И вот внезапно в самый глухой час до моих ушей долетели ясно различимые, гулкие звуки. Ошибиться было невозможно: рыдала женщина, приглушенно и сдавленно, как плачут, когда не могут удержаться. Я сел в постели и прислушался. Плач доносился с близкого расстояния – определенно откуда-то из дома. Полчаса я напрягал слух, но не уловил больше ничего, кроме колокольного звона и шуршания плюща за окном.

Глава VII Стейплтоны из Меррипит-Хауса

Погожее свежее утро отчасти помогло стереть из памяти мрачные и тусклые картины первого знакомства с Баскервиль-Холлом. Когда мы с сэром Генри завтракали, в высокие фигурные окна проникали солнечные лучи и пол столовой пестрел неяркими отблесками гербов, украшавших стекла. В золотистом свете темные панели блестели, как бронза; в голову не вмещалось, что это та самая комната, которая так испортила нам настроение накануне вечером.

– Пожалуй, дом тут ни при чем, виноваты мы сами, – предположил баронет. – Устали в пути, продрогли, а потому нам трудно было угодить. А нынче мы молодцом, вот и вокруг все повеселело.

– И все же дело не сводится к одному лишь воображению, – возразил я. – К примеру, не случилось ли вам ночью слышать чей-то плач, вроде бы женский?

– Забавно, мне и в самом деле почудилось в полусне что-то такое. Я подождал, все было тихо, и я решил, что это был сон.

– А я слышал совершенно отчетливо и не сомневаюсь: это плакала женщина.

– Давайте-ка прямо сейчас и наведем справки.

Баронет позвонил в колокольчик и задал вопрос Бэрримору. Мне показалось, что, пока тот слушал, его и без того бледное лицо сделалось совсем белым.

– Женщин в доме только две, сэр Генри, – отвечал он. – Посудомойка ночует в другом крыле. Вторая – моя жена, и я ручаюсь за то, что она не имеет отношения к этим звукам.

Но он солгал. После завтрака я случайно наткнулся в коридоре на миссис Бэрримор, и солнце как раз било ей прямо в лицо. Это была крупная спокойная женщина с грубоватыми чертами лица и сурово сжатыми губами. Но ее выдавала краснота глаз и припухлость век. Выходит, это она рыдала ночью – и ее муж не мог этого не знать. Но он, рискуя быть разоблаченным, все же сказал неправду. Почему он так поступил? И почему его жена так горько рыдала? Вокруг этого бледного чернобородого красавца начала сгущаться атмосфера мрачной тайны. Это он первым обнаружил тело сэра Чарльза, и только с его слов были известны обстоятельства, которые предшествовали смерти старика. А если все же в кэбе на Риджент-стрит мы видели Бэрримора? Борода та же самая. Кэбмен говорил о мужчине пониже ростом, но он мог ошибаться. Как бы выяснить это окончательно? Очевидно, первым делом следует повидать гримпенского почтмейстера и узнать, действительно ли телеграмма была вручена Бэрримору лично. Что бы почтмейстер ни ответил, мне, по крайней мере, будет что написать Шерлоку Холмсу.

После завтрака сэр Генри взялся за просмотр бесчисленных документов, так что подоспело самое время для моего похода на почту. После приятной прогулки длиной в четыре мили по границе верещатников я увидел скучную деревушку, самые внушительные здания которой (как оказалось, гостиница и дом доктора Мортимера) намного превосходили высотой все остальные. Почтмейстер, он же деревенский бакалейщик, хорошо запомнил нашу телеграмму.

– Конечно, сэр, – заверил он. – Я распорядился, чтобы телеграмму доставили так, как было указано.

– Кто ее доставил?

– Мой сынишка. Джеймс, ведь это ты на прошлой неделе отнес телеграмму в Холл мистеру Бэрримору?

– Да, отец.

– И отдал в собственные руки? – спросил я.

– Он был на чердаке, поэтому не в его собственные руки, а в руки миссис Бэрримор, а она обещала сразу передать мужу.

– А мистера Бэрримора ты видел?

– Нет, сэр; говорю же, он был на чердаке.

– Если ты его не видел, откуда ты знаешь, где он был?

– Уж его жена-то должна была знать, – раздраженно вмешался почтмейстер. – Он ведь получил телеграмму? А если что-то не так, пусть мистер Бэрримор сам жалуется.

Дальше расспрашивать было бесполезно, выяснилось только одно: хитрость Холмса не сработала и мы по-прежнему не имели доказательств того, что Бэрримор в то время находился здесь, а не в Лондоне. Предположим, наши подозрения верны и эти двое на самом деле одно лицо: тот, кто последним видел сэра Чарльза живым, и тот, кто первый встретил вернувшегося в Англию наследника и устроил за ним слежку. Что тогда? Действовал ли Бэрримор в интересах кого-то другого или сам замыслил что-то недоброе? Чего ради ему преследовать семейство Баскервиль? Мне вспомнилось странное предостережение, вырезанное из передовицы «Таймс». Работа Бэрримора или кого-то, кто противодействует его замыслам? Единственный возможный мотив – тот, который назвал сэр Генри: если спугнуть хозяев Баскервиль-Холла, Бэрриморам будет на неограниченный срок обеспечено здесь удобное жилье. Но разумеется, это не могло послужить достаточным объяснением столь изощренной интриги, которая незримыми нитями оплетала юного баронета. Холмс сам говорил, что за всю длинную историю своих сенсационных расследований не припомнит ничего сложнее. Возвращаясь назад по безрадостной одинокой дороге, я всей душой желал, чтобы мой друг поскорее освободился от своих неотложных занятий и снял с моих плеч тяжкий груз ответственности.