Знак четырех. Собака Баскервилей - [36]

Ливень не утихал: как раз начинался сезон дождей. По небу плыли темные тяжелые тучи, во мраке едва можно было что-либо разглядеть дальше, чем на вержение камня. У наших ворот лежал глубокий ров, местами почти пересохший, и через него ничего не стоило перебраться. Мне было очень не по себе: каково это – стоять с двумя бешеными пенджабцами и ждать человека, обреченного на гибель?

Вдруг по ту сторону рва мелькнул огонек потайного фонаря. Он исчез за кучами земли, а потом медленно стал приближаться к нам.

«Вот они!» – воскликнул я.

«Окликни их, сахиб, как положено, – прошептал Абдулла. – Ахмет ничего не должен заподозрить. Позволь нам его сопровождать, а мы с ним разберемся сами, пока ты останешься на посту. Держи фонарь наготове: надо убедиться, что это именно он».

Огонек мигал, то замирая на месте, то продвигаясь в нашу сторону, и вскоре на противоположном краю рва я различил две неясные фигуры. Я подождал, пока они кое-как сползут вниз по отлогому спуску, прошлепают по илистому дну рва и станут карабкаться к нам. Только тогда их негромко окликнул:

«Кто там?»

«Друзья», – последовал ответ.

Я приоткрыл фонарь и осветил пришельцев. Первым взобрался громадный сикх с черной бородой, спускавшейся чуть ли не до широкого камербанда. Таких гигантов я если и видел, то разве что в цирке. За ним показался тучный человечек в большом желтом тюрбане; под мышкой он держал какой-то предмет, окутанный платком. Он с головы до пят дрожал мелкой дрожью, руки у него тряслись, точно в лихорадке; головой он вертел то налево, то направо, озираясь вокруг блестящими глазками, точно мышь, что выглядывает из норки. У меня по спине пробежал холодок от мысли, что его сейчас убьют, но я вспомнил о сокровище, и сердце мое окаменело. Увидев англичанина, толстячок радостно залопотал и бегом кинулся ко мне:

«Молю о защите, сахиб, – задыхаясь, выпалил он, – молю защитить несчастного торговца Ахмета. Я пересек всю Раджпутану, чтобы найти убежище в крепости Агры. Меня грабили, избивали, мучили, потому как я друг Компании. Благословен нынешний вечер, который вновь дарит мне безопасность – мне и моему жалкому имуществу».

«Что у тебя с собой?» – спросил я.

«Железный ларец, – ответил Ахмет. – Две-три семейные реликвии, никакой ценности для других они не представляют, но мне горько будет их потерять. Я не нищий и сумею вас вознаградить, молодой сахиб, и вашего начальника тоже, если он меня приютит».

Я почувствовал, что мне трудно продолжать разговор. Чем дольше я смотрел на жирное перепуганное лицо Ахмета, тем тяжелее мне становилось при мысли о хладнокровной расправе с ним. Лучше всего было поскорее развязаться.

«Отведите его в главную караульню», – приказал я.

Мои сикхи встали у Ахмета по бокам, великан – сзади, и все четверо двинулись во тьме к воротам крепости. Никогда еще не был человек так окружен смертью со всех сторон. Я остался на посту с фонарем.

Из пустых коридоров до меня доносилось эхо размеренных шагов. Внезапно раздались голоса, послышались удары и шум потасовки. Минуту спустя я с ужасом различил топот чьих-то ног и прерывистое дыхание бегущего в мою сторону человека. Я осветил фонарем длинный прямой коридор и увидел толстячка, который несся что есть духу ко мне с лицом, залитым кровью. За ним по пятам тигриными прыжками мчался, размахивая сверкавшим ножом, громадный чернобородый сикх. В жизни я не видывал бегуна прытче этого торговца. Удирал он так проворно, что мог спастись, если бы, проскочив мимо меня, оказался снаружи. Сердце у меня дрогнуло, но мысль о сокровищах изгнала всякую жалость. Едва Ахмет со мной поравнялся, я подставил ему под ноги мушкет, и он дважды перекувырнулся через голову, будто подстреленный кролик. Вскочить на ноги он не успел: сикх бросился на него и дважды вонзил ему под ребра нож. Ахмет не издал ни звука и не шевельнулся, застыв на том месте, где упал. При падении он, вероятно, сломал себе шею. Видите, джентльмены, слово свое я держу: рассказываю, как все было, не заботясь о том, в каком свете предстаю перед вами.

Смолл замолчал и протянул скованные руки к бокалу виски с содовой, который приготовил для него Холмс. Должен признаться, теперь наш арестант внушал мне подлинный ужас. Пугало не только его соучастие в хладнокровном убийстве; нет, гораздо страшнее казался беспечный и небрежный тон, с каким он вел свой рассказ. Какая бы кара его ни ожидала, я не находил в себе ни малейшего к нему сочувствия. Шерлок Холмс и Джонс сидели, сложив руки на коленях; услышанное их глубоко заинтересовало, однако на лицах также выражалась явная неприязнь. Смолл, вероятно, уловил это и заговорил с нескрываемым вызовом:

– Дело скверное, чего уж там. Но мне хотелось бы знать, кто на моем месте отказался бы от доли богатства, понимая, что за его добродетель ему перережут глотку. К тому же, раз уж Ахмет очутился в стенах крепости, на карту были поставлены обе наши жизни – его и моя. Если бы его изобличили, затея вышла бы наружу, меня судили бы военно-полевым судом и неминуемо расстреляли: в такие времена снисхождения ждать не приходится.

– Продолжайте рассказ, – коротко бросил Холмс.