Знак четырех. Собака Баскервилей - [29]

Тем временем наш катер проносился под многочисленными мостами, пересекающими Темзу. Минуя Сити, мы видели, как закатные лучи солнца позолотили крест на куполе собора Святого Павла. Когда достигли Тауэра, начало смеркаться.

– А вот и Джейкобсон-Ярд! – Холмс указал на густое скопище мачт и снастей со стороны Саррея. – Курсируйте не спеша взад и вперед под этим прикрытием. – Он вынул из кармана ночной бинокль и всмотрелся в береговую линию. – Вижу моего часового на посту, но платком он не машет.

– Что, если нам спуститься немного вниз по течению и устроить там засаду? – с горячностью предложил Джонс.

Все мы теперь сгорали от нетерпения – даже полицейские и рулевой с кочегаром, смутно представлявшие нашу цель.

– У нас нет права рисковать, – отозвался Холмс. – Десять шансов против одного, что они пойдут вниз по реке, но уверенности в этом нет. Отсюда нам хорошо виден вход в док, а мы почти незаметны. Ночь будет ясная, огней много. Останемся здесь. Взгляните: улицы при свете газовых фонарей запружены людьми.

– Они расходятся по домам после работы в доке.

– На вид – перепачканное жулье, но в каждом, несомненно, таится бессмертная искорка. Трудно поверить в такую априорную вероятность – и тем не менее… Удивительная загадка – человек!

– Кто-то полагает, что человек – это душа, скрытая в животном, – высказался я.

– Уинвуд Рид неплохо в этом разбирается, – согласился Холмс. – Он как-то заметил: всякий индивид – неразрешимый ребус, но совокупность людей – это четкая математика. К примеру, поступки отдельного человека предугадать нельзя, однако поведение коллектива легко спрогнозировать. Характеры различаются между собой, но их процентное соотношение остается неизменным. Так говорит статистика. Но что это там – уж не платок ли? Машут в воздухе чем-то белым.

– Да-да! – вскричал я. – Это ваш часовой, вижу его отчетливо.

– А вон и «Аврора»! – подхватил Холмс. – Летит, будто за ней черти гонятся! Машинист, полный вперед! Следуйте за тем катером с желтым фонарем. Ей-богу, в жизни себе не прощу, если он от нас улизнет!

«Аврора» незаметно выскользнула из дока и, скрытая двумя-тремя суденышками, успела набрать скорость, прежде чем мы ее заметили. Катер несся вниз по течению у самого берега на огромной скорости. Джонс мрачно посмотрел ему вслед и покачал головой:

– Очень уж быстро. Сомневаюсь, что мы их догоним.

– Должны – во что бы то ни стало должны! – сквозь зубы процедил Холмс. – Побольше угля в топку! Выжмите из машины все, что можно! Да пусть наш катер хоть сгорит, лишь бы их поймать!

Теперь мы приблизились к «Авроре» почти вплотную. Огонь в топке ревел, мощный механизм стучал и клацал, будто громадное металлическое сердце. Острый, крутой нос катера рассекал речную воду, посылая направо и налево две взвихренные волны. Нас подбрасывала и сотрясала дрожь – в такт неустанной машине, дышавшей, будто живое существо. Крупный желтый фонарь у нас на носу отбрасывал длинную мерцающую полосу света. Темное пятно впереди обозначало «Аврору», и водоворот белой пены за ней указывал на скорость, с которой она двигалась. Мы мчались мимо барж, пароходов, торговых судов, ныряя и выныривая из их гущи, поочередно их обгоняя. Из темноты нас окликали чьи-то голоса, однако «Аврора» не сбавляла ход, а мы упорно продолжали преследование.

– Кидайте уголь, парни, кидайте! – крикнул Холмс, заглянув в машинное отделение, и яркое пламя снизу озарило его сосредоточенное орлиное лицо. – Гоните что есть мочи!

– Кажется, нагоняем понемногу, – сказал Джонс, не сводя глаз с «Авроры».

– Точно, – поддакнул я. – Минута-другая – и мы с ними поравняемся.

Но в этот момент злой рок сыграл с нами недобрую шутку: путь нам преградило буксирное судно, тащившее за собой три баржи. Столкновения удалось избежать лишь потому, что наш рулевой круто заложил вбок, однако, когда мы, обойдя встречный буксир, взяли прежний курс, «Аврору» отделяли от нас добрые две сотни ярдов. Впрочем, ее было по-прежнему хорошо видно, а зыбкие мрачноватые сумерки сменились ясной звездной ночью. Паровые котлы работали на полную мощность; наша хрупкая скорлупка дрожала и скрипела под напором неистовой энергии, увлекавшей катер все дальше. Мимо промелькнули Пул и Вест-Индские доки, мы пронеслись по длинному детфордскому изгибу реки и обогнули Собачий остров. Смутное расплывчатое пятно впереди постепенно приобрело очертания ладно построенной «Авроры». Джонс направил на катер прожектор, так что мы отлично разглядели людей на палубе. Один сидел на корме, склонившись над каким-то черным предметом, который зажал между коленями. Рядом с ним лежало нечто темное, вроде крупного ньюфаундленда. Румпель держал подросток, а слепящее пламя топки освещало старшего Смита, обнаженного по пояс: он беспрестанно швырял в нее уголь так, словно от этого зависела его жизнь. Поначалу беглецы еще могли сомневаться, действительно ли мы их преследуем, но теперь, когда убедились, что мы повторяем за ними все зигзаги и повороты, вопросов у них больше не возникало. У Гринвича нас разделяло ярдов триста, к Блэкуоллу дистанция сократилась до двух с половиной сотен. За годы моей непростой армейской службы кого только мне не доводилось преследовать, но никогда раньше погоня не захватывала меня, как эта отчаянная, безумная гонка по Темзе. Мы неотвратимо подступали к «Авроре», ярд за ярдом. В ночной тишине отчетливо слышались пыхтение и лязганье ее механизмов. Человек на корме по-прежнему сидел скрючившись, словно бы что-то ворошил руками и поминутно прикидывал на глазок разделявшее нас расстояние. Ближе, ближе – совсем близко… Джонс крикнул, приказывая им остановиться. Оба катера летели стрелой, между нами оставалось не более чем четыре корпуса. На этом отрезке реки обычно пустынно: с одной стороны – Баркинг-Левел, с другой – тянутся унылые Пламстедские болота. После окрика Джонса человек на корме выпрямился и, размахивая в воздухе стиснутыми кулаками, принялся хрипло осыпать нас бранью. Он был отлично сложен, мускулист; стоял он, широко расставив ноги, и я заметил, что правую, от самого бедра, ему заменял деревянный протез. Заслышав его бешеные крики, темная фигура зашевелилась и выпрямилась: это был черный человечек – такого карлика я сроду не видывал, – с большой уродливой головой и копной спутанных всклокоченных волос. Холмс уже держал револьвер наготове, а я при виде безобразного дикаря выхватил свой. Дикарь был закутан не то в балахон, не то в одеяло: открытым оставалось только лицо – но этого зрелища было достаточно, чтобы надолго лишиться сна. Впервые в жизни я столкнулся с настолько явным воплощением свирепости и кровожадности. Глазки дикаря сверкали угрюмым блеском, а толстые, вывернутые наружу губы кривились в злобной ухмылке, обнажая зубы, лязгавшие в полуживотной ярости.